Агония Иванова - За чужие грехи

Наташа покраснела от этого обращения, смутившись и разозлившись, сама на себя, и тихо представилась.

Лишь бы только Люси не было дома, — подумала она.

Долго искать Таню Люсе не пришлось — она хорошо, знала все места, где они любили бывать, и быстро догадалась в каком именно из них прячется ее подруга.

Таня выглядела неважно, и сразу можно было догадаться, что что-то случилось, причем что-то очень страшное. Она сидела в углу у забора, поросшего травой, прижав колени к груди и уткнувшись в них лицом, Люся видела только ее растрепанные светло-каштановые волосы.

Они часто приходили на этот пустырь раньше, еще когда были маленькими, еще когда была жива мама Наташи и Люси. Она всегда знала, где искать девочек. Кроме них сюда никто не заходил, скорее всего, попросту не знали об этом месте. И оно оставалось чем-то чудесным, загадочным, маленьким островком покоя и тайной трех подруг. Только было в нем что-то холодное, пугающее, жестокое. Эти покинутые горы земли, где должны были строить новый дом, пахли одиночеством и унынием. Раньше они были слишком маленькими, чтобы это понимать, но теперь все изменилось. Наверное, именно поэтому они и стали приходить сюда потом, только когда им становилось очень плохо. Кажется, сейчас был именно такой случай…

Люся молча села рядом и обняла подругу, не зная, как бы лучше начать и стоит ли вообще сейчас лезть с вопросами.

— Тебя дома ищут, — все-таки решилась она, Таня кивнула и оторвала голову от колен — она уже не плакала, хотя по разводам на лице и красноте глаз не сложно было догадаться, что это осталось позади.

— Мама вернулась? — догадалась Таня, шмыгнула носом.

— Ага… Она была ночью на дежурстве? — это было и так очевидно, но Люсе не хотелось молчать. Вопрос «что случилось» так и рвался наружу, только она не решалась его задать.

— Ну… там привезли какого-то очень тяжелого. Всю ночь оперировали, — с какой-то даже скрытой гордостью вспомнила Таня и сказала задумчиво, — я… наверное, тоже стану врачом… может быть.

— Конечно станешь, — Люся выдавила из себя улыбку, отбросила назад волосы, которые лезли в лицо, и встала, протягивая подруге руку, — пойдем домой, а? Ты замерзла…

Таня неуверенно поднялась, огляделась по сторонам мутными глазами, вздохнула, запахнув легкую курточку.

— Небо совсем чистое, — заметила она, задрав голову, и ветер разметал ее волосы, открывая высокий лоб и тонкие черточки бровей, обычно скрытые челкой, — как летом.

Люся не знала, что сказать на это. Она смотрела на подругу и думала что у нее очень красивые черты лица и куда менее детские, чем у нее, они с Наташей вообще выглядели куда старше, несмотря на незначительность разницы в возрасте. Только глаза у обеих были наивные, чистые, грустные, как у детей. А Люсе ее глаза казались какими-то слишком безумными для ребенка, когда она встречалась взглядом с отражением в зеркале. В них как будто горело холодное сине-серое пламя, готовое однажды вырваться наружу неожиданными последствиями. Такой чертик в табакерке, которой была ее душа. Это плохо сочеталось с ее инфантильной внешностью, это было странным и немного пугающим. Может быть, поэтому люди ее побаивались точно также, как она побаивалась людей.

— Сегодня будет дождь, я готова поспорить, — Таня перестала смотреть на небо и взяла Люсю за руку, — пойдем, правда. А где Наташка?

— О, это долгая история, — Люся тяжело вздохнула, — к нам у школы какой-то мужик подошел, попросил показать, где больница, а наша Мать Тереза не могла ему отказать. Мне страшно, Тань… ему же лет тридцать, она не заметила?

— Не бойся, — равнодушно заверила ее Таня, — на улице он с ней ничего не сделает, — Таня почему-то поморщилась, отвернулась в сторону и, отпустив руку Люси, пошла к выходу с пустыря, — а вообще ты правильно боишься за нее, — бросила она, — они все редкостное дерьмо.

Люся немного постояла на месте, смотря ей в след, а потом осторожно поинтересовалась:

— Кто?

— Мужчины, пожалуй, — без какого-либо выражения в голосе заключила ее подруга и выдавила из себя улыбку, — ну, пойдем, правда. Не стой на ветру.

К вечеру небеса затянули серые беспросветные тучи, накрапывал мелкий дождь, остававшийся хрустальными каплями на оконных стеклах. В квартире висела мертвая и тоскливая тишина, нарушаемая лишь изредка шуршанием шин об асфальт автомобилей, проезжающих за окном.

Ее сердце сжимала рука в черной бархатной перчатке этим мучительным и бесконечным ожиданием. Но когда в дверь наконец-то позвонили, она даже не встала с места, так и осталась сидеть на стуле все в той же мучительной неестественной позе.