Александр Шохов - Счастье есть

Манечка Мейкер, стройная двадцатиоднолетняя шатенка с симпатичным личиком и ярко-зелеными глазами, медленно курила на своем балконе, пуская струйку дыма так, чтобы попасть в пролетающий мимо тополиный пух.

Курение было для нее, скорее, баловством, своеобразной взрослой игрой. Собственно, не прошло еще и месяца с того момента, когда Маня закурила, но она уже подумывала, что надо с этим развлечением завязывать.

Квартирка на втором этаже старой пятиэтажки, доставшаяся ей от бабушки, выходила балконом во двор, где росли высокие и стройные тополя. Тополя шумели под порывами ветра. Манечка немного скучала. И было вполне понятно, почему. Был май. Была суббота. Три часа дня. А никакие планы на вечер почему-то еще не сложились.

Халатик, в который была одета Манечка, периодически вздрагивал от движения воздуха. Тело под легкой одеждой покрывалось маленькими приятными мурашками. В Одессе было довольно тепло. Но еще не по-летнему. Не наступила еще та нежная жара, которая ласкает тело при каждом движении воздуха и манит купаться на голом пляже Чкаловского санатория. Но зимняя промозглая сырость уже безвозвратно исчезла в прошлом. Маня поглядывала на тополя, на белые облака, быстро бегущие в безмятежно-голубом океане неба. И ей было хорошо. Хотя и немного тоскливо.

Из подъезда, переваливаясь как плюшевый медвежонок, вышла старушка, Екатерина Витальевна, неодобрительно относящаяся к Мане, а также к ее друзьям и подругам, которые время от времени смущали ее вечерний сон. Она взглянула на Манечку снизу вверх, но не поздоровалась.

– Здравствуйте, Екатерина Витальевна! – крикнула Манечка.

Старушка небрежно кивнула в ответ и, медленно вышагивая, скрылась за углом дома.

По двору медленно шел мужчина из соседнего подъезда. Кажется, его звали Максим. Он три года назад потерял в автомобильной аварии жену и сына, и теперь жил один. Несчастный человек! Манечка искренне ему сочувствовала, но чем тут поможешь? Как говорится, Бог дал, Бог взял.

Заметив Манечку, курящую на балконе, Максим помахал ей рукой. Манечка помахала в ответ.

– Добрый вечер! – сказал он. – Вас, кажется, зовут Маня?

– Добрый вечер. А Вас, кажется, зовут Максим?

– Макс. Обычно Макс, – ответил сосед. – Я много раз видел Вас на этом балконе. И всегда хотел сделать что-нибудь, но не решался.

– Вы меня уже интригуете, – улыбаясь, сказала Манечка Мейкер, и в ее голосе заиграли бархатные нотки. – В чем вопрос?

– Я хочу… пригласить… Вас в ресторан… сегодня вечером. Вы не откажетесь?

Было похоже, что слова эти дались Максу с большим трудом. Он даже останавливался несколько раз на середине фразы, словно боясь, что Манечка перебьет его и не даст договорить. Произнеся свой вопрос, он склонил голову, явно ожидая отказа.

– Как раз сегодняшний вечер у меня совершенно, – Манечка сделала театральную паузу и картинно вдохнула и выпустила сигаретный дым, – свободен. Во сколько?

– Я уже заказал столик в «Петровском» на семь вечера.

– Заходите после шести, – сказала Манечка, и, потушив сигарету, ушла вглубь своей квартиры.

Ресторан «Петровский» был одним из самых красивых и дорогих в городе. Манечка не то, чтобы не бывала в дорогих ресторанах. Бывала. Но раз уж ее пригласил Макс, надо было как-то выглядеть. Пересчитав деньги в кошельке, Манечка позвонила подруге Ксюше Фаер, которая держала спа-салон, и уже через полчаса ехала к ней в такси, держа на коленях пакет с платьем и туфельками.

Макс зашел к себе в квартиру с улыбкой на лице. Он поймал себя на этом, и подумал, что его лицо успело отвыкнуть от улыбки. Прошло почти три года с той самой аварии.

Повсюду со стен на него смотрели фотографии жены и сына. Он уже привык, что они таким образом продолжают быть вместе с ним. И иногда подолгу разговаривал с фотографиями. Сейчас он вспоминал прошедшие три года как один бесконечный день, наполненный безумной, всепоглощающей пустотой, бесконечно длящийся день похорон. Он развесил фото из семейного альбома сразу же после возвращения с кладбища. Тогда же он заметил, что фотографии как будто бы следят за ним глазами, когда он перемещался по квартире. Конечно, это был всего лишь визуальный эффект. Но какое-то время он утешал себя тем, что они, живые и любимые, все еще здесь, просто он больше не может их увидеть. Утешение было слабым. И за эти годы превратилось в пытку. Его боль никуда не ушла за эти годы. Она просто превратилась в привычку.