Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»

Все рецензии восторженные, даже Клайва Барнза.

Валентину называли звездой первой величины, Орхидею — новым и одним из самых ярких бродвейских драматургов.

— Прочти еще раз, Чарли, — попросила Джина, поднимая «Нью-Йорк пост» и протягивая ее жениху.

Сенатор подмигнул и прочел требуемое предложение вслух в третий раз.

— «Рыжеволосая танцовщица кордебалета Джина Джоунз привлекла внимание публики своими гибкими движениями и яркостью исполнения». Тебе нравится, дорогая? Мне — очень.

— Звучит как музыка для меня, — вздохнула Джина. — Я так долго и упорно к этому стремилась. Мне было интересно, способна ли я сделать это, — и сделала ! Я хочу весь год участвовать в шоу, Чарли, просто, чтобы доказать, что я действительно добилась чего-то на Бродвее. Но потом… — Джина опустилась к нему на колени и обвила его шею руками. — Уделю время на то, чтобы родить ребенка.

— Только одного? — проворчал Уиллингем, пытаясь скрыть охватившее его глубокое волнение.

Джина усмехнулась.

— Одного? А сколько ты хочешь, Чарли? Давай начнем не слишком стремительно. Я уже не так молода, как была когда-то, — поддразнивала она, — и намерена еще потанцевать. Я и мой танец — мы идем в комплексе.

— Как пожелаешь, дорогая, — радостно согласился Уиллингем. — Только давай завтра же поженимся.

Михаил Сандовский парил где-то между сном и бодрствованием, единственное, что он ощущал, — маленькую крепкую ладонь, сжимавшую его руку.

Он чуть не умер. Пуля прошла в нескольких миллиметрах от позвоночника и пробила толстую кишку. Он ослабел… ужасно ослабел. На его теле появились новые шрамы. Но это совершенно не имело значения.

Он услышал, как зазвонил телефон на тумбочке у кровати.

— Мики, — прошептала Орхидея, почти не отходившая от него, разве только на спектакли. — Я возьму трубку.

Он услышал, как она сняла трубку и ответила:

— Это что, шутка?

Михаил взял трубку и с изумлением услышал знакомый голос президента Горбачева, хвалившего его за службу Советскому Союзу. Он помог спасти жизнь человеку, игравшему большую роль в развитии дипломатических связей между СССР и Соединенными Штатами.

— Я предоставлю вам по праву заслуженный длительный отпуск до полного выздоровления, — продолжал президент, — а также постоянную должность в посольстве в Вашингтоне, если захотите.

Михаил в полном замешательстве повесил трубку. Как все изменилось! Ему даже не нужно становиться невозвращенцем.

— Михаил, — дрожащим голосом прошептала Орхидея. — Тебе придется… Я хочу сказать… ты не должен возвращаться в Россию?

— Я остаюсь, — хрипло ответил он. — Я хочу заняться бизнесом, связанным с ночными клубами… местом под названием «Орхидеи» .

Несколько дней спустя Эдгар и Пичис в своих апартаментах в отеле «Пьер» читали газеты о новом идущем с аншлагом на Бродвее мюзикле «Доктор Живаго» и потрясающе интересную статью Джоу Донована в журнале «Пипл», фотография которого была помешена на обложке.

Эдгар, выразительно жестикулируя, разговаривал по телефону со своим юристом, а Пичис листала толстый выпуск «Нью-Йорк таймс».

Здесь была помещена статья о недавнем назначении Роберта Ловелла послом в Советский Союз.

— Сделка с клубом состоялась, — с улыбкой сказал Эдгар, повесив трубку. — И мы получим его на тридцать тысяч дешевле, чем я намеревался заплатить. На следующей неделе мы встретимся, чтобы подписать бумаги, и запустим дело.

— О Эдгар! — воскликнула Пичис, уронив газету. — Это просто замечательно! Ты так добр к ней. Орхидее действительно необходимо что-то подобное…

— Дорогая, это не благотворительность. Наша рыжеволосая дочь — прирожденный антрепренер. У нее такие идеи насчет этого клуба! Он станет самым модным местом, помяни мои слова. И принесет немало денег. Вспомни ее недавний успех, — с гордостью добавил Эдгар.

— Я всегда знала, что она талантливая, — с любовью сказала Пичис.

Валентина и Кит все еще спали в ее квартире, на полу перед кроватью в беспорядке валялась их одежда. Здесь же лежал непрочитанный номер «Нью-Йорк пост».

— Вэл, — пробормотал Кит, его глаза были закрыты, когда он пошевелился, лениво проводя рукой по шелковистой коже Валентины.

— Обними меня, — прошептала она, поднимаясь из глубин сладкого сна.

— Я не только буду обнимать тебя, я буду любить тебя… вечно. Так долго, сколько длится вечность.

— Очень долго, надеюсь, — пробормотала она, заключая его в объятия.