Дебра Кент: Как опасно быть женой

– Я еще никого не вызывал на дуэль.

– Вряд ли это понадобится.

– Но я обязан. С кем прикажешь сразиться? Могу убить Лесли Кин – она превращает твою жизнь в ад. А могу бросить вызов твоему мужу.

– Не смешно, – говорю я, но сердце в груди крутится, словно гироскоп.

– Прости. Я перестарался.

Я смотрю на него:

– Что это вообще такое?

– “Это”?

Я делаю собирательный жест:

– Это явление. Что с нами происходит? Кто мы друг другу?

Эван смотрит на меня своими невыносимо зелеными глазами, берет мою руку, целует.

– Мы – коллеги и друзья. А явление называется дружба.

– И все?

– Если хочешь, то все. Зависит от тебя.

– Да, Эван. – Я знаю, что должна так сказать. – Хочу.

– В таком случае мы – добрые друзья. – Эван отпускает мои руки, и я чувствую холодок в том месте, которое он поцеловал.

Очевидно, на моем лице глубокое разочарование.

– Разве ты не это хотела услышать? Ждала чего-то другого?

“Да, Эван, – думаю я, – дружбы мне недостаточно. Я хочу засыпать и просыпаться в твоих объятиях”.

– Нет, – помолчав, отвечаю я. – Ничего не ждала.

– Хорошо.

Эван встает, отряхивает брюки и идет работать. Меня так и тянет схватить его за штанину и потащить обратно к себе, но я только сижу и смотрю ему вслед.

Вечером я звоню ему лишь затем, чтобы послушать его голос на автоответчике.

Пляжный домик постепенно становится знакомым и уже не вызывает такого восторга, как в первый раз. Ну, огромные витражные двери. Ну, лифт. Вполне утилитарная вещь: как еще переправлять напитки из кухни на пляж? Я избаловалась.

Мне отвели так называемую “шведскую комнату” – торцевую. Западное окно выходит на залив, восточное – на Атлантический океан. Неловко занимать самую большую спальню, но Фрэнки настаивает: остальные уже жили здесь по очереди. Все вокруг крахмально чистое и свежее; белое, синее и зеленое, как молодая трава, однотонное, не считая подушки посреди двуспальной кровати с примитивным узором из зеленых листочков. Кровать антикварная, белая, крашеная, с резным изголовьем из массива ольхи; по словам Фрэнки, конец восемнадцатого века, густавианский период. Справа – простая тумбочка с одним ящиком, слева – круглый столик. Белая герань в маленьком ведерке, крашенном синей краской, белый гипсовый голубь на Библии в старом кожаном переплете. В пятнадцати шагах от кровати – зона отдыха: деревянное кресло-качалка с белыми плетеными вставками, бюро, белый деревянный кофейный столик, старинные скандинавские карты в синих рамах, ветвистый оловянный канделябр. Единственная уступка современности – компьютер “Макинтош”. Плоский семнадцатидюймовый монитор с активной матрицей, доступ в Интернет, чтобы гости могли проверять почту и лазить по сети.

Я бы с удовольствием тут поселилась. Мне это жизненно необходимо. Пусть родители Фрэнки удочерят меня, чтобы я могла до конца дней не выходить из этой простой, строгой и аккуратной комнаты, читать по вечерам Библию и мысленно путешествовать по картам. Я хлопаю рукой по стеганому пуховому одеялу и думаю: интересно, как отреагируют подруги, если я возьму и откажусь ехать домой? Наверняка в законе есть какая-нибудь лазейка, защищающая мои права. Как же мне жить дальше в Дельфиниевом Уголке, делая вид, будто ничего не случилось? Выносить мусор по вечерам в среду, отъезжать от дома, щурясь на солнце, и резким движением опускать козырек. Вешать на почтовый ящик сезонные украшения – февральские розовые сердечки и декабрьских пингвинов в костюмах Санты. Рождественские вечеринки, посадка луковичных, гаражные распродажи, чистка водостока, почта, мусор – на все это я больше не имею права. Я должна жить в горящем доме. И сама полыхать как факел.

Вечером, когда я беру в руки свечу Истины, подруги смотрят на меня жадными, любопытными, но виноватыми глазами – часть ответственности за бардак, в который превратилась моя жизнь, лежит и на них. Они же подначивали меня: давай, Джулия, вперед, смелее, играй по-крупному. И вот я уже не дурочка, не ребенок, не новичок. Я обскакала всех.

– Майкл опять работал допоздна. С Эдит Берри. Она, между прочим, так и поет в группе, – медленно начинаю я. – Как вы знаете, я по-прежнему на него злюсь за то, что он забыл о моем дне рождения и вечно либо на службе до ночи, либо играет в группе. И не могу простить, что он тогда ушел со сцены.

Я жду сочувственных кивков, и подруги не обманывают моих ожиданий. Они осуждают моего мужа, а контекст в данном случае – всё. Я обязана напомнить им и себе, что ничего бы не случилось, если б Майкл не начал играть в группе, с Эдит, не пропадал бы вечерами, не забывал про меня.