Алана Инош: Ты

Чайная глубина впитывает твои мысли, и они застывают там, как доисторические мошки в куске янтаря. Если ты хочешь оставить их при себе, я не буду настаивать: они только твои, и ты вольна ими распоряжаться по своему усмотрению. Я просто подливаю тебе чай и пододвигаю бутерброды.

— Неплохо, — выносишь ты наконец свой вердикт фильму. — Но лучше, конечно, читать книгу.

Свою писанину я стесняюсь давать тебе читать... Не знаю, почему. У тебя не так много свободного времени, и его лучше тратить на что-то действительно стоящее. Вот сейчас, например, можно пойти прогуляться перед сном и послушать шёпот осени. Осень — очень интересный рассказчик.

Они тонкие и красивые, сильные, гибкие, ловкие, быстрые, танцующие... Лёгкие, летающие, порхающие, пламенные, вдохновенные. Иногда — плачущие, иногда — грозные, но чаще всего — нежные. Непобедимые и ясновидящие. Эпитеты к ним можно подбирать бесконечно. И всё это будет о них — пальцах гитариста. Твоих.

Впрочем, играть они умеют не только на музыкальных инструментах. Они могут извлекать каскады фантастических аккордов из моей души и моего тела. Они способны излечивать боль, как физическую, так и душевную. Они могут писать картины небесными красками, магией музыки и вдохновения, порывом безумия восторженного Творца. Им под силу строить невообразимой красоты дворцы, в которых можно заблудиться навсегда.

Впрочем, прочти ты эти возвышенные строки, ты бы только усмехнулась над их поэтическим пафосом.

— Ну ты загнула... "Дворцы, в которых можно заблудиться"... Писатель, блин.

Но эти слова, по сути насмешливые, будучи сказаны тёплым, низким и ласковым голосом, не обидели бы меня, а бархатисто скользнули бы по моему сердцу, согревая и окутывая нежностью. Это твоя обычная манера, которая меня и покорила.

Именно твой голос стал моим безумием, моим фетишем. Когда я впервые услышала, как ты поёшь, я поняла: всё, приплыли. Капец. Я пропала. Твоё произношение, манера, интонации, тембр... Всё это с самых первых звуков заиграло на струнах моей души и заворожило, подействовало на какие-то чакры, наверное. Эти вибрации проникали в меня, ласкали, соединяясь со мной и овладевая мной... Слушать их было почти как заниматься сексом.

Это была горячая пора: я училась на пятом курсе и писала диплом. Голова болела и шла кругом, на столе возвышалась огромная кипа ксерокопий, кровать была завалена книгами и ещё одной кипой ксерокопий. На них я иногда и засыпала. А просыпалась с учебником под задницей, а под головой — с папкой материалов для теорчасти. Тут же стояла грязная посуда: я питалась, не отрываясь от работы. Булочка в зубах, квадратные глаза и судорожно скрюченные над клавиатурой пальцы — вот был мой примерный портрет того времени.

— Мда, — сказала моя давняя подруга Рита, однажды придя ко мне в гости и окинув взглядом всю эту "красоту". — Слушай, так же просто чокнуться можно. Как насчёт немножко отдохнуть?

С Ритой мы дружили со школьной скамьи. Ничего "такого", обыкновенная дружба одноклассниц, хотя... Мысли посещали мою голову всякие. Мы были похожи: у нас одинаково не клеилась личная жизнь, было туго с парнями, а наши головы пухли от нереализованных стремлений. Рита мечтала стать певицей, а я — писателем. Мы занимались этим пока только как любители: я писала "в стол", а Рита ходила на занятия по вокалу и изредка выступала.

— Слушай, — сказала она, смущённо водя пальцем по покрывалу моей захламлённой кровати, — я сегодня вечером в клубе выступаю. Приходи, м?

Она сообщила об этом с такой гордостью, как будто там должен был состояться её сольный концерт, а не всего лишь одна песня в числе прочих.

— Вообще-то, там сегодня одна молодая группа выступает... Это их вечер, а я с девчонками — так, на "разогреве".

Для Риты это выступление было, несомненно, важным событием. Отказаться прийти означало обидеть её, и у меня не хватило духу сказать "нет". Ради такого случая я отложила диплом и даже чуть не поссорилась с отцом, который был категорически против моего похода в клуб.

Дело в том, что я росла домашней девочкой. Чтобы я вернулась домой позже девяти вечера? Что вы! Немыслимый скандал в таком случае мне был обеспечен — со слезами мамы, выговором от отца и старшего брата, охами и вздохами бабушки. В старших классах школы я всего пару раз рискнула загуляться допоздна — всё с той же Ритой, но последствий в виде семейных сцен с вызовом "скорой помощи" для мамы мне хватило, чтобы отказаться от попыток вырваться из-под домашней опеки. Я смирилась и замкнулась в себе, позволив любящим и беспокоящимся за меня родным сломать мою волю.