Джоанна Троллоп - Второй медовый месяц

Если такая позиция и раздражала Мэтта, то он не подавал виду. И продолжал относиться к обоим родителям, как к людям порядочным до мозга костей, для которых он не жалеет любви и приземленной, практической заботы, поскольку они, очевидно, не в состоянии заботиться о себе сами. Он явно считал, что Эди балует Бена, а Роза — сама себя, но держал это мнение при себе, вытесняя на задворки своей правильной и наполненной событиями жизни. Мэтт работал в компании мобильной связи и снимал квартиру вместе с подружкой, служащей в Сити. По мнению Рассела, Мэтт вполне имел право, разглядывая аккуратную стопку надколотых плафонов и гадая, зачем их вообще понадобилось хранить, то и дело повторять беспечным родным, не обладающим его практической сметкой: «Слушайте меня».

Рассел слушал. Советам сына он следовал нечасто, но всегда прислушивался к ним. Однажды вечером в тесном баре на Ковент-Гарден Мэтт подробно и дотошно разъяснил Расселу, на чем ему следует специализироваться в работе. По мнению Мэтта, отцовское агентство, поставляющее актеров для кино и телевидения, «едва трепыхалось». Рассел, потягивающий красное вино, слегка обиделся. После второго бокала обида приутихла, а после третьего предложенное Мэттом решение — заняться поиском актеров для озвучивания рекламы — уже не казалось таким нелепым и неаппетитно-меркантильным, как час назад.

— Понимаю, реклама — это не театр, — твердил Мэтт, — зато это деньги.

— Да ведь это только деньги, и больше ничего! — воскликнула Эди спустя два часа, чистя зубы. — Разве нет? Ни единого плюса, кроме денег!

— Возможно, так и должно быть, — осторожно заметил Рассел.

— Гадость. Мерзость. Прыжки на диванах — раме это актерское мастерство?

— Не прыжки, а разговоры о диванах.

Эди сплюнула в раковину.

— Ну, если ты способен настолько опуститься…

— Пожалуй, я мог бы.

— Так вот, на меня не рассчитывай.

Рассел намеренно затянул паузу, улегся в постель, надел очки и взялся за очередную книгу — биографию Александра Македонского.

— Не буду, — сказал он. — Думаю, это ни к чему.

С 1975 года «Рассел Бойд ассошиэйтс» занимало три комнаты в мансарде, окна которых выходили на задворки Шафтсбери-авеню. Почти тридцать лет Рассел проработал там, где, несомненно, когда-то ютилась горничная. В комнате было мансардное окно, наклонный потолок и турецкий ковер, когда-то украшавший столовую деда и бабушки Рассела в Халле, ныне вытертый до сизой хлопковой основы, на которой там и сям сохранились цепкие пучки красных, синих и зеленых шерстинок. Ободренный благосклонностью, с которой Рассел выслушал его совет, Мэтт попытался убедить его осовременить офис, перестелить деревянные полы и расставить повсюду галогеновые лампы на блестящих металлических подставках.

— Нет, — коротко ответил Рассел.

— Но, пап…

— Мне нравится так, как есть. Нравится — и все. И моим клиентам тоже.

Мэтт попинал стопку разбухших картонных папок, подпирающую книжный шкаф.

— Жуть. Хлама здесь больше, чем в твоем старом сарае.

Рассел прервал раздумья и оглядел сарай. Он наполовину опустел, а то, что осталось в нем, выглядело неприступно и словно приготовилось сопротивляться до последнего. Арси спрыгнул с кресла и удалился в дом, солнце скрылось за домами, стало холодно и сыро. В куче барахла, предназначенной на выброс, валялся на боку трехколесник Розы.

«Розин велик» — так она называла его. Не «мой», а «Розин».

— Рассел! — позвала Эди.

Он поднял голову.

Эди стояла возле угла дома, неподалеку от входа в кухню, и держала на руках Арси.

— Чай! — крикнула она.

— Знаешь, — сказала Эди, — ты извини.

Она заварила чай в большом чайнике с розами, смахивающими на капусту. Чайник был апофеозом пошлости, но Эди дорожила им, как многими другими вещами, если они ассоциировались у нее с каким-нибудь местом, человеком или событием.

— Я сорвалась потому, что ты ничего не желал понять.

— Все я понимаю, — ответил Рассел.

— Правда?

Он кивнул, слегка насторожившись.

— Тогда растолкуй мне, — потребовала Эди. — Объясни, в чем дело.

Рассел ответил не сразу.

— Это финал самого затягивающего и насущного этапа материнства. К нему нелегко приспособиться.

— Не хочу приспосабливаться, — сказала Эди. Она разлила чай по огромным надтреснутым синим чашкам, которые откопала в лавке всякого старья в Скарборо, когда гастролировала… с чем? Кажется, с пьесой Пристли.

— Хочу, чтобы Бен вернулся, — добавила Эди.