Джоанна Троллоп: Второй медовый месяц

Все эти годы большую часть ночей Бен проводил дома, ночевал напротив родительской спальни в комнате, которую получил в полную собственность в двухлетнем возрасте. Его комната поочередно становилась бледно-желтой, лиловой, оклеенной обоями с самолетами и почти черной. Обломки его былых увлечений — от Паровозика Томаса до скрученных компьютерных проводов — не помещались в комнате, вываливались на лестничную площадку, символизируя меняющиеся вкусы Бена, его зыбкий мир. При мысли о порядке — нет, даже не о нем, а просто об отсутствии хаоса, — который мог воцариться в этой комнате после переезда Бена в Уолтемстоу, Эди едва не впала в панику. Это же все равно как… как перерезать артерию, как потушить свет. Гораздо, значительно хуже чем после отъезда Мэтта. Или Розы. Гораздо страшнее, чем она думала.

Так же вяло она начала собирать кружки и миски со стола Бена. За этим столом он делал уроки, собирал модели, его края резал ножом. Эди присела к столу, на стул с продавленным плетеным сиденьем и лежащей на нем аляповатой индийской подушкой, расшитой зеркальцами. Она обвела взглядом беспорядок на столе. Бен — самый младший, последний из ее детей. Когда уезжали остальные, у нее щемило сердце, но рядом всегда был Бен — неряшливое, требовательное, радующее глаз, живое доказательство тому, что она делает все, что полагается, и с чем не справится никто другой. А что станет с ней в будущем, если рядом не окажется Бена, подкрепляющего ее представления о себе? Чем ей занять себя?

— Ужас, — сказала ей по телефону сестра Вивьен. — Просто кошмар. Ты полжизни потратила, тренируясь быть опорой родным детям, а они вдруг взяли да и стали самостоятельными. — Помолчав, она продолжала уже спокойнее: — В сущности, в твоем положении есть и плюсы. У тебя же остался театр.

— Ничего подобного, — возразила Эди. — Я…

— Да, я помню, что в данный момент ты не работаешь. Но ведь могла бы, разве не так? Ты же вечно бегаешь на прослушивания, и все такое.

— А это, — повысила голос Эди, — не имеет никакого отношения к Бену. И тем более к материнству.

Последовала еще одна пауза, затем Вивьен заявила тоном жертвы, знакомым Эди с детства:

— Элиот тоже уехал, Эди. А он мой единственный ребенок. Все, что у меня есть.

Элиот укатил в Австралию. Нашел работу на местной радиостанции в Кэрнсе, и уже через полгода обзавелся там квартирой и подружкой. А Бен переселился за пять станций по ветке «Виктория», в Уолтемстоу.

— Ну хорошо, — уступила Эди.

— Да я понимаю…

Угу.

— Повезло Расселу, — заключила Вивьен.

— Вот как?

— Теперь ты снова принадлежишь ему…

Эди вспыхнула. Появления Макса, отца Элиота в жизни его жены и сына были настолько эпизодическими, что единственной предсказуемой его чертой следовало признать ненадежность. Вивьен могла сколько угодно козырять болью, вызванной расстояниями, — но только не болью, причиненной мужьями.

— Хватит, — оборвала Эди и положила трубку.

— Хватит, — сказала она самой себе, поставив локти на стол Бена и подпирая голову. Она обернулась. Бен оставил кровать, стоящую у стены, в обычном виде: со свисающим на пол покрывалом, вмятиной на подушке, разбросанными там и сям журналами и трусами. «Так и подмывает, — думала Эди, держась за спинку стула, словно за якорь, — вскочить, рухнуть на кровать Бена, уткнуться в подушку и дышать, дышать его запахом. Непреодолимое искушение».

Внизу вновь хлопнула входная дверь. По выложенному плиткой полу в холле простучали шаги Рассела, Эди слышала, как он сказал что-то ласковое коту.

— Эди!

Она с вожделением уставилась на подушки Бена.

— Я принес прессу, — сообщил Рассел снизу. — Целую охапку…

Эди окинула взглядом книжные полки Бена. Сбоку на одной из них всегда сидел игрушечный медвежонок в школьном галстуке Рассела почти сорокалетней давности. Медвежонок исчез. Эди поднялась, балансируя накренившейся стопкой посуды.

— Иду, — откликнулась она.

Двадцать лет назад одной из причин, по которым они выбрали именно этот дом, стал сад. Узкий, не шире дома, но длиной двадцать два с лишним метра, он пришелся как нельзя кстати: восьмилетнему в то время Мэтту было где погонять мяч. В дальнем конце сада стоял сарай. Рассел был не прочь обзавестись сараем, посиживать в перчатках с обрезанными пальцами возле парафинового обогревателя и слушать трансляции футбольных матчей по старенькому радиоприемнику на батарейках. Сарай казался ему приютом отшельника, где он мог бы отдохнуть от семьи и от работы, поскольку и там и там не было спасения от разговоров. Ему представлялось, как он коротает зимние выходные в сарае, возможно, в спальном мешке, смотрит на темный дом и светящиеся окна, и знает: там ждут жизнь, суета, шум, в которые легко окунуться, стоит только захотеть. И вправду, редкостная роскошь — одновременное ощущение уединенности и сопричастности, за которое Рассел цеплялся долгие годы, пока сарай заполнялся велосипедами, банками с краской, садовыми стульями, так что ему самому уже не оставалось в нем места. Впрочем, захламленное садовое строение звали «папиным сараем».

Читать дальше