Джоанна Лэнгтон - Укрощенная гордость

— А тебе не пришло в голову, что он воспринял это чересчур уж спокойно? — тихо произнес пожилой мужчина. — Думаю, что в глубине души он все же надеялся, что она вернется. Он ведь очень сильно любил твою мать. Но когда она умерла, он наконец осознал, что потерял ее навсегда. Вот тогда-то и началась депрессия. Он пытался забыться в азартных играх. А теперь, как я понимаю, угодил в чертовски неприятную историю…

— Да, — прошептала Полетт со слезами на глазах.

— Он не смог совладать со своим горем, Полли, — вздохнул доктор Марпл. — Сегодня днем он принял с десяток таблеток снотворного…

Полетт онемела от ужаса.

— Что он сделал?!

— Не так много, чтобы покончить с собой, но… Экономка нашла его лежащим в холле и решила, что это сердечный приступ.

Полетт почувствовала жестокий спазм в желудке, бессильно опустилась на диван и закрыла лицо руками.

— Она-то и позвонила мне. Я нашел таблетки и сразу же связался с его врачом, чтобы узнать, сколько ему было прописано и… Ну, в общем, мы решили, что частная лечебница будет лучше, чем обычная больница.

По щекам Полетт неудержимым потоком струились слезы. Ей хотелось поблагодарить доктора за его участие и помощь, но она не могла произнести ни слова.

— Сейчас, когда он пришел в себя, он клянется, что не собирался причинить себе вреда. Он сказал, что просто уже отчаялся побороть свои мысли и, чтобы хоть немного поспать, принял две таблетки. Но когда они не подействовали, он принял еще несколько…

— Вы… ему в-верите?

— Не знаю, что и думать. Я пойму это через несколько дней, когда Рональду станет лучше, — грустно ответил доктор. — Ну… и еще я пришел спросить тебя, Полли, как мне связаться с этим итальянцем, Беллини, кажется?

— С Франко? — воскликнула она.

— Как ты думаешь, он согласится со мною встретиться? Мне бы хотелось сообщить ему, что для Рональда публичное обвинение в воровстве сейчас равносильно пуле в висок! — произнес мистер Марпл мрачно.

Полетт никак не могла собраться с мыслями. Но одна из них все же прорывалась из-под спуда обрушившихся на нее бед. Сегодня она могла потерять отца. И даже если его поступок не был попыткой самоубийства, то кто может ручаться, что в нынешнем состоянии он не предпримет ничего подобного на следующей неделе либо через месяц? Если он не совладал с собою сейчас, то как она может рассчитывать на то, что он совладает с собою тогда, когда в дело вмешается полиция и слухи о его позоре будут преданы огласке? Справится ли он с тем кошмаром, что еще ждет его впереди?

— Не последует никаких обвинений! Я… я сегодня встречалась с Франко. Он сам понимает, что…

— Он не слишком понимал, что творит, вышвыривая Рональда из его кабинета!

— Я объяснила ему, в каком напряжении приходилось жить папе последнее время. Никакого суда не будет, — окончательно решившись, повторила Полетт обреченно.

— А как же быть с деньгами? Насколько я понимаю, у Рональда нет никакой надежды оплатить растрату…

— Франко готов списать долг…

— Должно быть, он очень порядочный человек. — Доктор Марпл недоверчиво покачал головой. — Честно говоря, я думал, что он собирается пригвоздить твоего отца к стенке в назидание остальным своим служащим…

Представив себе это, Полетт вздрогнула. Холодный страх прокрался к ней в душу — но на сей раз не только за отца, но и за самое себя.

Мистер Марпл подавил зевок и поднялся с кресла.

— Я передам эти добрые вести Рональду.

— А я непременно повидаюсь с ним завтра.

Доктор замялся.

— Не обижайся, Полли, но я посоветую тебе оставить отца в покое на пару дней.

— Нет, я не обиделась, — соврала Полетт.

— Он считает, что предал тебя, и не думаю, что ему хотелось бы встречаться с тобой в ближайшие дни. Ему очень стыдно, и он должен взять себя в руки и хоть немного успокоиться.

— Ну разумеется, — произнесла Полетт бесцветным голосом.

— Твой отец ужасно терзается от угрызений совести, Полли. Он потерял не только работу, но и уважение к себе…

Как только Тимоти Марпл ушел, Полетт дрожащими пальцами набрала телефон отеля, в котором жил Франко Беллини, и попросила связать ее с апартаментами, которые он занимал. И когда наконец в трубке раздались длинные гудки, сердце ее сковал ледяной холод.

— Это я, — с трудом произнесла она. — Я передумала.

На линии повисла долгая звенящая тишина. Тишина эта все длилась и длилась, а она молча ожидала ответа у своей трубки, полная страха и отчаяния. Быть может, Франко настолько опешил от ее согласия, что не в состоянии вымолвить ни слова?.. Быть может, он обдумывает новое коварное и унизительное условие?..