Доктор Нонна - Влюбленный скрипач (сборник)

Нары оказались железными. Этого Яна не ожидала.

Нет, в отличие от большинства сверстниц она читала не только гламурные журнальчики. Точнее, гламурных журнальчиков она не читала вовсе – это было скучно, то ли дело – книжки. Герои некоторых книжек попадали в тюрьму, и там были нары: в Яночкиных представлениях – страшная угловатая конструкция из почти неструганных занозистых досок. Кажется, это называется «горбыль».

В реальности конструкция оказалась действительно угловатой – сплошные выступы и ребра. Но не страшной, а вполне обыденной – вроде стеллажей в камере хранения. Но не деревянной, а железной. Крашенной какой-то унылой дешевой краской. И еще – очень холодной. Просто ледяной. Тонкая постель не спасала ни от углов, ни от холода. Девушке казалось, что за двое суток у нее промерз даже позвоночник.

Наверное, если встать и подвигаться, станет теплее, но Яночка словно впала в какой-то ступор, поднимая себя с ледяного железного ложа только тогда, когда резь в мочевом пузыре становилась совсем нестерпимой, – по нужде. Раньше она встречала это выражение только в книжках, так не говорили ни мать, ни бабушка Женя. Но сейчас простая телесная потребность становилась именно нуждой, тянущей и неумолимой. Единственная потребность, которой тело сигнализировало, что оно еще живо.

Еда Яну не интересовала. Плотный запах дезинфекции и мочи забивал горло, и от лязга алюминиевых ложек рот наполнялся вязкой горькой слюной. Когда сокамерницы звали девушку обедать, она только плотнее зажмуривалась, упершись лбом в сжатые кулачки.

Впрочем, кроме как во время еды, ее не трогали: убийство – статья серьезная, да и следственный изолятор – не зона, тут нравы поспокойнее.

– Эй, ваше высочество! Жрать принесли! – одна из сокамерниц, громогласная Ольга, стучала ей в спину. – Вставай уже, хватит голодовку устраивать, никто не оценит.

Яна глубже вжалась в жесткий топчан, как будто спит, – только бы отстали. Но Ольга не унималась:

– Может, тебе завтрак в постель требуется? Чего изволите, госпожа? Птичьего молока? На блюдечке с голубой каемочкой?

С минуту Яночка крепилась, но слезы хлынули неудержимым потоком – неужели в человеке может быть столько слез? Она давилась ими, кусала кулаки – ничего не помогало.

– Эй, чего завыла? – засмеялась Ольга. – Обиделась, что ли? Так тут тебе не санаторий, цирлих-манирлих некому разводить, тут всем несладко. Да не вой ты! И в тюрьме люди живут. Тьфу! – Ольга сплюнула и отошла, бросив напоследок: – Психованная!

Яна до крови прокусила запястье, но рыдания продолжали сотрясать худенькое тело. Горло сводило судорогой. Да что же это? Да за что же это?! Если бы можно было заснуть, а проснуться уже, когда все кончится. Ведь должно же это кончиться! Что она, Яна, красивая и благополучная дочка успешной мамы, любящая и любимая, делает в этой холодной камере? Этого не может быть, вот она проснется и окажется дома, и все будет в порядке. А это просто страшный сон…

Можно бы уже и домой – рабочий день закончился. Но дома – одинокая комната в коммуналке, тени по углам и стекла дребезжат от пролетающих мимо трамваев. Да еще Анька со второго этажа как начнет свои гаммы да арии распевать, так до ночи и не замолкает. На дверной табличке готическими буквами – Анна Берзин, певица. Прямо Анна Герман, фу-ты ну-ты! На самом деле Анька – Березкина, но что это за фамилия для артистки? Хотя какая она там артистка – поет где-то по кабакам, и то редко, все больше дома упражняется, соседям на радость. И в стенку стучали, и по батарее, даже участкового как-то вызывали – бесполезно. Она же музыкант, тьфу! Тощая, как змея, честное слово! И волосы черные, гладкие, на макушке блестят, а ниже распадаются на узкие, тоже змеиные, пряди. Как пройдет по подъезду, запах тяжелых, терпких духов потом чуть не сутки держится. Артистка с погорелого театра! У нее-то квартира хоть и маленькая, но отдельная: когда в послереволюционном Питере господские апартаменты разгораживали на жилье поменьше, Анькиным то ли родителям, то ли деду с бабкой повезло. Весь остальной подъезд с соседями живет: где две семьи в квартире, а где и пять.

У Жени, слава богу, только одна соседка, Валя. Родители Валины в блокаду погибли, замуж не вышла, так и кукует одна. О Жениной личной жизни все беспокоится: да как, да когда, да чего замуж не собираешься, у тебя там мужиков вокруг толпа, а ты все принца ждешь? Так и в девках недолго остаться.