Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]

Я кивнула. Мне нравился Август Уотерс. Очень, очень, очень нравился. Мне понравилось, как его история закончилась кем-то другим. Мне нравился его голос. Мне понравилось, что он совершал экзистенциально обремененные штрафные броски. Мне нравилось, что он был штатным профессором на факультете Кривоватых усмешек, одновременно занимая должность и на факультете Обладания голосом, который заставлял меня ощущать свою кожу больше похожей на кожу. И мне нравилось, что у него было два имени. Мне всегда нравились люди с двумя именами, потому что тебе нужно решить, как ты будешь звать их: Гас или Август? Я всегда была просто Хейзел, неизменная Хейзел.

— У тебя есть братья или сестры? — спросила я.

— А? — переспросил он, отвлекшись.

— Ты сказал что-то про наблюдение за играющими детьми.

— Ах вот оно что, вообще-то нет. У меня есть племянники, дети моих сводных сестер. Но они старше. Им что-то вроде… ПАП, СКОЛЬКО ЛЕТ ДЖУЛИИ И МАРТЕ?

— Двадцать восемь!

— Им двадцать восемь. Они живут в Чикаго. Обе замужем за очень крутыми юристами. Или банкирами. Не помню. А у тебя есть брат или сестра?

Я покачала головой.

— Так в чем твоя история? — спросил он, садясь рядом со мной на безопасном расстоянии.

— Я уже рассказала тебе свою историю. Мне поставили диагноз, когда…

— Нет, не история твоего рака. Твоя история. Интересы, хобби, пристрастия, странные фетиши и т. д.

— Эмм, — промычала я.

— Только не говори мне, что ты одна из тех людей, которые становятся своей болезнью. Я знаю много таких. Это приводит меня в уныние. Ну, рак, конечно, постоянно растет, правильно? Захватывает людей. Но я уверен, что ты не позволила ему преждевременно преуспеть в этом.

Мне пришло на ум, что, возможно, я именно это и сделала. Я напряглась, стараясь решить, как разрекламировать себя перед Августом Уотерсом, какой интерес выделить, и в тишине, последовавшей за его словами, мне показалось, что я не очень интересная.

— Я совсем не необычная.

— Это мы сразу отсекаем. Подумай о чем-то, что тебе нравится. Назови первое, что придет на ум.

— Эээ, чтение?

— Что ты читаешь?

— Все. От омерзительных романов до вычурной беллетристики или поэзии. Что угодно.

— А сама ты пишешь стихи?

— Нет. Я не пишу.

— Вот оно! — практически прокричал Август. — Хейзел Грейс, ты единственный подросток в Америке, который предпочитает читать поэзию, а не сочинять ее. Это так много для меня значит. Ты читаешь много Великих с заглавной В книг, не так ли?

— Наверное…

— Какая твоя любимая?

— Ммм, — сказала я.

Моей любимой книгой с большим отрывом было Высшее страдание , но я не любила рассказывать о ней людям. Иногда ты прочитываешь книгу, и она наполняет тебя странным евангелическим рвением, убеждая, что разбитый мир никогда не соберется обратно, если и пока все живущие люди не прочтут эту вещь. А еще есть книги как Высшее страдание , о которых ты не можешь рассказывать, книги настолько особенные, и редкие, и твои , что рекламирование твоей привязанности кажется предательством.

Дело было даже не в том, что эта книга была какой-то особенно хорошей, просто казалось, что автор, Питер Ван Хаутен, сверхъестественно и невероятно понимал меня. Высшее страдание было моей книгой, так же, как мое тело было моим телом, а мои мысли были моими мыслями.

И даже несмотря на это, я сказала Августу:

— Моя любимая книга — это, наверное, Высшее страдание .

— Там есть зомби? — спросил он.

— Нет, — ответила я.

— Штурмовики?

Я покачала головой:

— Это не такая книга.

Он улыбнулся:

— Я собираюсь прочитать эту ужасную книгу со скучным названием, в которой нет штурмовиков, — пообещал он, и я сразу почувствовала, что мне не стоило рассказывать ему о ней. Август крутанулся к стопке книг под его прикроватным столиком. Он схватил одну из них в мягком переплете и ручку. Выцарапывая что-то на первой странице, он произнес:

— Все, о чем я прошу тебя взамен, это прочесть эту блестящую и западающую в память романизацию моей любимой видео-игры, — он протянул мне книгу, которая называлась Цена рассвета . Я рассмеялась и взяла ее. Наши руки спутались в процессе передачи книги, и моя рука оказалась в его.

— Холодная, — сказал он, надавливая пальцем на мое бледное запястье.

— Не то чтобы холодная, просто кислородное голодание…

— Обожаю, когда ты бросаешься медицинскими выражениями вроде этого, — сказал он. Он встал и потянул меня за собой, и не отпускал мою руку, пока мы не дошли до ступеней.