Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

Ирландец поклонился и ушел, пообещав зайти позже — «с отличным, большим увеличительным стеклом».

Джинни заставила его повторить обещание шесть раз, сообщив ему, что она поэтесса и что ей нужно прочитать свои стихи; она хлопала глазами, безбожно кокетничала и цитировала собственные поэтические строки, пока, наконец, не уложила бедного парня на обе лопатки.

Когда он ушел, в нее снова вселился бес. Он обязательно забудет. Она не сможет прочесть ни слова. Она упустит такую драгоценную возможность записаться на пластинку. Она конченый человек. Пропала ее надежда попасть в «Бардик Рекордс».

— Как это мне не пришло в голову позвонить портье? — оживленно сказала я. — Безусловно, в гостинице должно быть увеличительное стекло.

— О! Ты столь же мудра, сколь прекрасна, — не так ли, Изадора? А? Драгоценная ты моя! — Она как-то по-дурацки долго и аффектированно благодарила меня за это вполне естественное и очевидное предложение.

Очень довольная собой, я села к телефону и позвонила портье. От водки я вконец опьянела, поэтому в голосе моем звучала какая-то пьяная напористость.

— «Алгонквин», — с пафосом начала я, — известен своей дружеской симпатией к поэтам. И вот здесь у вас живет одна очень известная поэтесса, лауреат Пулицеровской премии, и…

— Скажи, Нобелевский лауреат, — подсказывала мне Джинни своим грубоватым голосом, — все равно они не поймут.

— Лауреат Нобелевской премии, — продолжала я, — ставшая легендой при жизни.

Джинни засмеялась своим необыкновенным гортанным смехом.

— И мы хотели бы узнать, нет ли у вас случайно увеличительного стекла: она, видите ли, не может найти очки, а ей сейчас выступать с чтением стихов… Да? Есть? Вы бы не могли прислать их нам наверх? Огромное вам спасибо… Номер шестьсот четырнадцать. Да. Большое спасибо. Спасибо вам большое.

Джинни была в восторге; она кружила по комнате в обнимку со своей получившей Пулицеровскую премию третьей книгой стихов, которая называлась «День дурака» (с эпиграфом: «Да, требуется огромное мужество, чтобы быть дураком»).

Прибыло одно увеличительное стекло, за ним последовало второе — которое принес ирландец, — мы все вместе выпили, а назавтра Джинни с успехом прочитала для «Бардика» свои стихи. И вот теперь появившаяся в продаже пластинка — это единственное, что осталось от нее.

Через пару дней после этого случая я пригласила Джинни на вечеринку, на которую она велела пригласить столько «симпатичных одиноких мужчин», сколько мне удастся отыскать.

Все вышло довольно весело, хотя и было подготовлено наспех: на следующий день я уезжала в Чикаго, на тот самый роковой для меня съезд книготорговцев. На вечеринках мы с Беннетом неплохо ладим между собой: гости заполняют вакуум, существующий между нами в другие дни. Еду заказали в китайском ресторане; были разные сорта сыра, много всяких вин. Присутствовала в основном литературная публика — пожалуй, лишь за исключением Холли, которая тогда впервые познакомилась с Джинни и пришла от нее в полный восторг, — но тот единственный «симпатичный одинокий мужчина», которого мне удалось отыскать, уехал один, не удосужившись пригласить Джинни с собой. Нельзя сказать, что она была некрасива. Дело, скорее, в том, что она постоянно находилась на грани нервного срыва и это слишком бросалось в глаза. А поскольку этот парень и сам был слегка не в себе, то ему, конечно, не хотелось связываться с женщиной, над которой тяготел такой груз забот и проблем. Пожалуй, впервые в жизни он проявил подобную разборчивость: обе его бывшие жены были психопатками и алкоголичками.

Я никогда не видела Джинни такой, как в тот вечер. Она была, если можно так выразиться, раскалена добела. Сидя посреди комнаты на стуле (в то время как все мы расположились в креслах), она с легкостью и изяществом парировала вопросы, которые градом сыпались на нее из уст восхищенных и влюбленных поклонников.

Все приглашенные были страстными почитателями ее таланта и хотели побольше узнать о ее работе, жизни и творчестве. Она проявила большое терпение по отношению к ним. И ко мне. Рано утром я должна была уезжать и страшно волновалась, как пройдет полет, как я буду выглядеть, смогу ли противостоять одиночеству гостиничного номера, встретившись с ним лицом к лицу. Вообще-то я обладаю удивительной способностью держаться абсолютно спокойно на публике, перед телекамерой, перед журналистами. Страдания и муки приходят позднее — в гостинице, в самолете. Я пытаюсь убедить друзей, что в глубине души обмираю от страха, но никто не верит мне, потому что внешне я всегда кажусь жизнерадостной и веселой.