Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь

Было воскресенье, мы фотографировались в парке. А когда я вернулась домой, Беннет, как всегда, шаркал своими извечными шлепанцами, без конца слушал одни и те же контаты Баха и читал одни и те же психоаналитические журналы. С утра он уже успел сыграть свою неизменную партию в теннис.

Заявившись домой, мы сели пить чай — втроем. Неожиданно зазвонил телефон.

Помехи на линии подсказали мне, что звонят из солнечной Калифорнии.

— Алло! Изадора? Это Бритт, — ей даже не нужно было называть себя: ее гнусавый голос невозможно было спутать ни с кем.

— Привет, — сказала я, замирая от страха, который Бритт всегда внушала мне.

— Привет, — ответила она, немедленно переходя к делу. — Слушай, я не могу долго говорить, потому что меня ждет Пол Ньюмен, но у меня есть для тебя фантастическое предложение! Только вот что — тебе нужно будет приехать ко мне.

Есть еще на этой бренной земле люди, которые всегда испытывают радость, — у них больше внутренней силы, чем у всех остальных. Они не расходуют ее на чувство подавленности и на самообман. Ощущать себя несчастным — это не хобби, это жизненный стиль…

«Побережье», — думала я с благоговейным страхом по пути в Калифорнию, туда, куда писатели приезжали умирать, туда, где разрушалась поэзия, где продюсеры, импресарио и прочие паразиты высасывали жизненные соки из процветавшего некогда таланта, добивали ими же задушенный гений, перемалывали еще не оперившийся Божий дар, имевший несчастье попасть к ним в лапы.

Продюсеры. Эта братия кушает драматурга на завтрак, режиссера — на обед, а на ужин из семи блюд им подают актеров. И все же, несмотря на все неудачи, несмотря на то, что я не доверяла Бритт, я испытывала странный подъем после ее звонка. Мои отношения с Беннетом окончательно зашли в тупик. Я имела полное право лететь.

Последний взгляд на Беннета в аэропорту — возможно, это наша последняя встреча. В памяти осталась его застывшая поза, черные лоснящиеся волосы, грустные глаза, показавшиеся особенно маленькими за толстыми стеклами очков.

Впрочем, постойте, — до этой была еще одна сцена, запомнившаяся мне: наш последний акт любви.

Это было днем накануне моего отъезда. Утром мы оба проснулись рано, каждый по-своему переживая мой отъезд. Пока он готовил мне завтрак, я начала собираться. Потом он ушел играть в теннис, а я стала готовить обед. Когда он вернулся, вещи уже были собраны и мы забрались в постель.

На этом месте в моей памяти — пробел, какие-то беловатые блики, будто, разбуженная кошмаром, я очнулась ото сна и обнаружила, что на глаза натянуто одеяло. И вдруг медленно, постепенно всплывает в памяти некий предмет, вроде стеклянный, отливающий серебром. Что это? Какая-то маленькая палочка, яркая, хрупкая, словно озаренная лунным сиянием волшебная палочка эльфов, — только с делениями и цифрами, нанесенными с одной стороны.

Да ведь это мой термометр, с помощью которого я определяю, когда могу забеременеть, — он лежит на тумбочке возле постели, потому что, несмотря на безмерное отчаяние из-за Беннета и постоянное желание уйти от него, я стала измерять себе температуру, а иногда даже «забывала» надеть колпачок в надежде, что как-нибудь случайно в моем организме зародится еще одна жизнь.

Эти попытки подтолкнуть «случайность» вызывали во мне раздвоенность и чувство страха. С одной стороны, я понимала, что ребенок не может склеить осколки того, что когда-то было нашим браком, но, с другой, он должен скрасить одиночество и опустошенность, которые навалятся на меня, стоит мне решиться, наконец, окончательно с Беннетом порвать. А может быть, ребенок изменит нас самих, вернет нам утраченный ныне интерес к жизни, даст шанс снова друг друга полюбить. Смерть Джинни требовала восполнить утрату. Мне казалось, что у меня будет девочка и в память о Джинни я так ее и назову.

Но сейчас, когда я уезжаю в Калифорнию и не знаю еще, какая судьба ждет меня там, я достаю со дна чемодана — ну надо же было так глубоко запихнуть — резиновый колпачок и незадолго перед возвращением Беннета надеваю его.

В постели мы затеваем разговор.

— Тебе грустно, что я уезжаю? — глядя на его мрачную физиономию, спрашиваю я.

— Я буду скучать по тебе, — отвечает он.

Я тронута. Впервые за все эти годы он попытался сказать мне что-то ласковое. Конечно, это ласка еще какая-то урезанная, скупая, но все же — ласка. Слезы катятся у меня из глаз.