Ева Модиньяни - Корсар и роза

В малой гостиной, переоборудованной в рабочий кабинет, стояли письменные столы с компьютерами. За столами сидели несколько служащих. Один из них следил по монитору за происходящим в зале аукциона.

— Что угодно синьоре? — равнодушно-вежливым тоном осведомился один из клерков.

— Вы должны мне сказать, кто купил мою розу, — потребовала старая дама, тяжело опираясь рукой о край стола.

Служащий недоуменно уставился на нее.

— Я имею в виду брошь работы Тиффани, — объяснила она, собравшись с силами. — Я хотела ее вернуть, но у меня увели ее из-под носа в какую-то долю секунды.

Молодой человек принялся перелистывать лежавшую перед ним на столе компьютерную распечатку.

— Все верно. За семьдесят миллионов. Вот временный протокол об отдаче с торгов, — уточнил он.

— Временный? — оживилась старая дама. — Вы говорите, временный? То есть вы хотите сказать, что моя брошь, возможно, еще не куплена?

— Боюсь, что это не так, синьора. Лот оплачен покупателем. Разумеется, если чек окажется необеспеченным…

— Кто это? Кто покупатель? — взмолилась она.

— Такой информации мы не даем. Уверяю вас, мне очень жаль, — ответил служащий, слегка встревоженный болезненным состоянием и отчаянием дамы. Он бросил на нее любопытный взгляд. Лицо старой дамы, несмотря на годы, хранило печать редкостной, поистине неувядающей красоты. — Речь идет о ювелире, — сжалился он над ней. — О ювелире, который действовал по поручению клиента. И поверьте, синьора, это все, что я могу вам сообщить.

— Значит, кто-то хотел заполучить мою розу. Но зачем? — размышляла она вслух, уже спускаясь по мраморной парадной лестнице на первый этаж особняка.

Из ее глаз покатились горькие слезы, ей было все равно, что она привлекает к себе внимание. Кто-то отнял у нее самое прекрасное воспоминание всей прожитой жизни, сосредоточенное в крохотном чуде ювелирного искусства. Старую даму ничуть не волновала мысль о том, что все состояние семьи Рангони пошло с молотка, но она не могла примириться с потерей белой розы Дамаска, которую свято берегла в память о своем муже, Спартаке Рангони по прозвищу Корсар.

Катер ждал ее, чтобы перевезти на материк. Проплывая по освещенным лиловатыми фонарями каналам, старая дама размышляла о том, какие дальнейшие шаги ей следует предпринять, чтобы найти и вернуть свою драгоценность. Она горько сожалела о том дне, когда в порыве великодушия отдала дамасскую розу своему зятю Джулиано Серандреи. Она питала к нему глубокое уважение и любила как родного сына. Зная о грозящей мужу дочери смертельной опасности, она передала ему бесценный талисман в твердой уверенности, что белая роза Дамаска убережет его от злой судьбы. Но все вышло иначе. Джулиано погиб, а брошь с розой, найденная в одном из ящиков его письменного стола, попала на аукцион в числе многих других фамильных драгоценностей.

Сама она давно уже чувствовала приближение последнего часа. Мысль о смерти не пугала старую даму, она была готова принять свой конец как благословение, ведь жизнь одарила ее щедро, очень щедро, дав хлебнуть вдоволь и радостей и горестей. И только самый момент ухода страшил ее. Вот если бы она могла держать в руке свою розу! Все равно что пожать перед смертью руку Спартака. Об руку с ним ей было бы не так страшно переступить порог мира теней.

— Вот мы и приехали, синьора, — объявил водитель катера, остановив бело-голубую «Ланчию» у причала на площади.

Он помог ей подняться на бетонный тротуар. Старая дама сразу же заметила молодого человека, поджидавшего ее, чтобы отвезти домой.

— Слава богу, наконец-то ты здесь! — воскликнул он, бросившись ей навстречу.

Она позволила себя обнять и оперлась на его крепкую, надежную руку.

— Ты со мной больше так не шути, бабушка, — добродушно побранил он старую даму.

Он был ее любимым внуком. Его назвали Спартаком в честь деда, но внешне они совсем не были похожи. Дед был человеком богатырского сложения, как и подобало настоящему хлебопашцу, а внук отличался худощавой стройностью, столь характерной для новых поколений, чье воспитание проходило в колледжах и современных спортзалах. Спартак-младший был единственным сыном Джулиано Серандреи и Миранды, ее старшей дочери, на которую, к счастью, не походил ни внешне, ни внутренне.

— Не читай мне нотаций! Что я, по-твоему, выжила из ума? — ворчливо ответила старая дама, пока он усаживал ее на заднем сиденье голубого «Мерседеса».