Анна Яковлева - Из ворон в страусы и обратно

Но ничего не подозревающая Нилка приблизилась и взглянула на монитор.

Сначала ей показалось, что ничего экстраординарного не произошло: Дюбрэ на правах близкого друга поменял обои на рабочем столе – вместо гористо-лесистой местности теперь здесь раскинулся цветник – и только.

Присмотревшись, Нилка поняла, что в этом цветнике растут совершенно необыкновенные цветы – цветы, выполненные кистью, – уж в этом-то Нилка знала толк.

Осознав это, она ахнула и задушенным голосом спросила:

– Что это?

– Кажется, по-русски это называется тюльпаны.

Нилка и сама видела, что это тюльпаны.

– А то я не вижу, – проворчала она.

– Вот еще, – легким движением руки Рене открыл какой-то сайт, и Нилка чуть не повторила судьбу пушкинской царевны, которая, как известно, «восхищенья не снесла и к обедне умерла»: во всю ширину экрана крупным планом цвели орхидеи, без начала и конца, как если бы камера или фотообъектив смотрели в самую гущу соцветий.

Изображения – вне всякого сомнения, это были картины, художественные полотна, – поражали фотографичностью, но в то же время несли отпечаток чьего-то вкуса, чьего-то взгляда и таланта.

– Чье это? – завороженно глядя на орхидейный рай, просипела Нилка. Теперь она точно знала, кто такой Дюбрэ: факир, маг и волшебник.

– Лин Дифенбах, австралийская художница. Она работает в технике фотографического реализма.

Неведомая Лин довела технику до совершенства и могла гордиться собой. Лин была профи, недосягаемой высотой в своем деле, мэтром.

Нилка почувствовала слабость в ногах и, немного подвинув Рене на стуле, угнездилась рядом с ним. Пока умащивала свою скромную попку, так и не оторвала глаз от картинки на мониторе, и не увидела, как подобрался Рене.

От триптиха «Нарциссы» у Нилки перехватило дыхание, а ананасовый куст под названием «Утешение» вообще опрокинул Нилку в нокаут. Ананасы не были утешением, ананасы будили зависть и мощное желание творить.

Она уже жалела, что увидела это совершенство. Она так никогда не сумеет – куда уж ей!

По сравнению с австралийской Лин она бездарь, пачкуля, художник от слова «худо».

Нет, Нилка не была поклонником Шишкина – известного любимчика партийных бонз, живописца-реалиста.

Нилка, скорее, предпочитала экспрессионистов с их тенями и полутенями, с их контрастами и размытым контуром вещей, предметов и образов – «по умолчанию».

Но работы Лин были прекрасны. Без всяких натяжек и оговорок – прекрасны. Они не были копией – они были мироощущением, сутью, душой Лин.

У Нилки одинаково не было сил как смотреть на картины Лин, так и не смотреть на ее картины. Вот черт! Так она и знала, что от Интернета будут одни неприятности. Теперь ей не видать покоя.

Все из-за неуемного Рене.

– Нравится? – Он еще и издевается.

– Угу, – промычала Нилка – в горле стояли слезы.

Воображение уже рисовало ткани с подобными рисунками…

«Нет. Не то, – с яростью отвергла идею Нилка, – не то! Батик – вот что нужно делать из этой Лин. Конечно! Батик».

– Я привезу тебе в следующий раз краски для батика, – услышала Нилка и резко повернулась лицом к Рене, так что чуть не свалилась со стула.

– Откуда ты?.. – обалдело начала она и замолчала на полуслове, невольно вдохнув аромат дорогого табачного парфюма, смешанный с запахом мужчины. Нилка с удивлением поняла, что ей нравится эта смесь.

Запах Рене не вносил диссонанса в картины Лин, удивительным образом переплетался с ними и с ее, Нилкиным, настроением.

Рене сидел как замороженный, неестественно вывернув к Нилке шею.

Сидя нос к носу на одном стуле, объятые единым электрическим полем, они не замечали неудобств.

Нилка ощущала странное тепло, исходящее от Рене.

До нее вдруг дошло, что их тела соприкасаются.

Оконные перекрестья отражались в стеклах очков и не давали Нилке рассмотреть выражение глаз Дюбре, но сила, исходящая от него, держала Нилку не хуже самых крепких объятий.

Покоренная картинами, ароматом, околдованная молчанием, Нилка чуть подалась и осторожно коснулась губами чисто выбритой щеки:

– Спасибо тебе, Рене.

Рене не пошевелился, только издал хриплый, печальный звук, похожий на тремоло совы.

«Ну и дурак ты, кентавр», – окончательно расстроилась Нилка.

Оказывается, все было у нее не так уж и плохо до этой минуты. Только что, можно сказать, она ничего не хотела, от делать нечего малевала акварельки, и вот уже ей вынь да положь краски по тканям.