Э.В. Каннингем: Сильвия

Люди по большей части знай себе занимаются одним и тем же день за днем — что вчера делали, будут делать и сегодня, и завтра, готов поспорить. Да я и сам такой. Перебиваюсь кое-как, тяну лямку, работа у меня не шибко веселая — скука да рутина. Если малость разживусь, могу и щегольнуть: от слишком уж грязных дел отказываюсь, беру что почище, и тогда, бывает, даже умиляюсь, до чего я высоконравственный, — глупое чувство, пустое, бессмысленное, как и все прочие, что меня посещают. Да все мечтаю — уж, видно, из такой я породы — вдруг произойдет со мной нечто невероятное и удивительное.

Но ничего не происходит, и будничность моя деловая все тянется, тянется по-прежнему, тупая и бесцветная. Хотя однажды мне все же повезло — пусть только один раз, хватит с меня и этого, — невероятное случилось. Это когда в мою жизнь вошла Сильвия Вест, а я вошел в ее жизнь.

Зовут меня Алан Маклин. Рост мой сто восемьдесят сантиметров, волосы темные, глаза карие, выгляжу, в общем, ни хуже ни лучше остальных, самый обыкновенный мужчина. Я родился в 1923 году в Чикаго, в детстве ничем не отличался от остальных мальчишек, а через три дня после нападения японцев на Перл-Харбор — патриот был как-никак — пошел добровольцем в армию. Демобилизовали меня, с почестями и всем, чем положено, спустя пять лет и четыре дня. Вернулся я в Чикаго, поступил в университет, а подрабатывать стал на военном заводе. Специальность у меня была — древняя история; все думал, что вот получу диплом и буду преподавать в каком-нибудь скромном колледже, только не пришлось.

Диплом-то я получил, да так сложилось, что в ту пору пришлось мне потратить все свои сбережения, чтобы похоронить отца с матерью. Мы жили в деревянном доме на Северной стороне, и он сгорел дотла, когда родители спали. У меня была ночная смена на заводе, так что мне подфартило или, наоборот, не мне, а им, это уж как посмотреть. Наверное, бывает и более мучительная смерть; к тому же полицейский врач постарался меня утешить, утверждая, что, конечно, они задохнулись от дыма, так что ожогов уже не почувствовали, — тела нашли на обгоревшей кровати, — ну я и старался тому врачу поверить, очень старался.

Родни никакой — ни братьев, ни сестер, ни тетки, ни дяди у меня нет, — и когда я про Сильвию услышал, я подумал, что вот остался совсем один на свете и она совсем одна.

Прожил я после этого еще с месяц в Чикаго, а потом взял билет на поезд до Лос-Анджелеса. Прошло восемь лет, а я так и околачиваюсь в Лос-Анджелесе — постарел, но не сказать, чтобы поумнел, правда, научился сносить одиночество и тоску. У меня крохотный офис на Родео, сразу как свернешь с авеню Уилшир, машина — «форд» с откидным верхом, выпуска 1956 года, квартира тоже есть, из одной комнаты: Западный Голливуд. Три костюма, две пары выходных туфель, куртка спортивная, пальто; упоминаюсь в адресной книге пригорода Беверли-Хиллз. Был женат — прожили мы три месяца, расстались почти без озлобления; есть еще пять-шесть человек, кого я называю своими друзьями. А ведь могло все и хуже сложиться, не так ли?

12 августа 1958 года сижу у себя в офисе — кондиционера нет, жара адская, — раздумываю, как быть со счетами за аренду, ведь прошлый месяц еще не оплачен, а уже за этот пора вносить, и тут звонит телефон. Фредерик Саммерс. Спрашивает, не мог бы я зайти к нему в контору сегодня часа в три. «Ладно», — говорю.

Пришел я без пяти три. Контора у Саммерса в самом центре города, солидное, старое здание. На дверях табличка «Фредерик Саммерс» — только имя и фамилия, никаких пояснений, а помещение просторное, всюду кондиционеры понаставлены, полы покрыты линолеумом, добротная мебель и обивка красивая, датской работы: современный стиль, мягкие пастельные тона. В приемной сидит приятного вида блондинка — идеальное соответствие: стол ей под стать, в пастельных тонах, телефоны — справа и слева — светло-серые, с яркими кнопками, с подсветкой. За приемной два кабинета поменьше, в одном человек с какими-то папками возится, в другом машинистка строчит. Потолок из непрозрачного стекла, оттуда свет льется, а стены затянуты пепельно-серыми драпировками от плинтуса до самого верха.

— Всего несколько дней, как отделывать закончили, — говорит блондинка. — Вам нравится, мистер Маклин? Вы ведь мистер Маклин, верно?

— Все точно, — и на картины, по стенам развешанные, показываю. — Это ведь Миро. Настоящий или копии?