Э.В. Каннингем: Сильвия

Я слушал, ничего не пропуская. Интересовали меня, конечно, работа, аванс, а уж только потом его биография, однако выслушал я его внимательно и поддакивал в нужных местах.

— Ну, хватит обо мне, — сказал он. — Давайте, Маклин, про себя расскажите.

— Что рассказывать, мистер Саммерс? Я частный детектив, этим и пробавляюсь.

— То есть частный сыщик?

— Перестаньте, мистер Саммерс. Еще бы фараоном окрестили. Мальчишки и те в сыщиков не играют, звучит не так.

— Ладно, не буду, — сказал он совершенно серьезно.

— Я же вас плутократом не именую или денежным тузом.

— Понятно. А как вы стали детективом?

— По образованию я историк, античность изучал…

— Античность? Как-то не совсем вяжется. Вы в каком колледже учились?

— В чикагском, мистер Саммерс. А когда перебрался в Лос-Анджелес, справки навел в университете, и, вроде бы, обещали мне место преподавателя, если представлю диссертацию, только вот есть-то надо было. И я стал звонить по объявлениям о найме, на шестой раз попал в агентство Джеффри Питерса и меня взяли. Так я и сделался детективом.

— А диссертацию, значит, побоку?

— Вот именно, побоку.

— Ну, а потом Питерс вас уволил?

— Вы же знаете, что это не так, мистер Саммерс. Кому бы я был нужен, если бы меня выгнали из фирмы Питерса, у нас ведь конкуренция жесткая, да и бизнес наш не сказать, чтобы процветал.

— Успокойтесь, Маклин. Скажите, только честно, почему вы ушли от Питерса? Вам же полторы сотни в неделю платили. А сейчас где еще можно полторы сотни в неделю наскрести.

— Ну, понимаете, не все же время один костюм таскать, разнообразия захотелось.

— Я не разнообразие имел в виду.

— А мне, мистер Саммерс, безразлично, что вы имели в виду. Ушел и ушел, захотел стать сам себе хозяином.

— Да, и Питерс то же самое говорит.

Я помедлил, прежде чем высказать ему, что не люблю, когда мне подстраивают ловушки.

— Мне, — говорю, — чтобы прожить, приходится вкалывать по-черному. Поиграли и хватит, мистер Саммерс. Давайте про работу, а то я ухожу.

— Сильно я вам, Маклин, не нравлюсь, а?

— Я вам напрямик скажу, мистер Саммерс. Суть не в том, нравитесь вы мне или нет. Мне занятие мое не нравится, а также люди, которым это занятие нужно.

— Так займитесь чем-нибудь другим.

— Вот что, мистер Саммерс, я к бедности своей и грязи приноровился, как вы приладились жить богато и чисто. Привык я к этому, хотя и уверяю себя все время, что уж в следующем-то семестре непременно диссертацию на стол положу. Только поздно мне. Я в Лос-Анджелесе восемь лет отираюсь. А вы бы лучше объяснили, почему прямо к Питерсу обратиться не захотели, тем более что вы с ним знакомы. У него агентство большое, сотрудников человек двадцать с лишним да и возможности не те, что у меня.

— Я и обратился, только сразу предупредил: нужно, чтобы про это дело не знал никто, кроме агента, который будет его вести, ну и меня, конечно. А он говорит: «Нет, мы так не работаем, не могу, — говорит, — допустить, чтобы сотрудник занимался чем-то таким, о чем я не осведомлен».

— Понятно.

— Тогда я его попросил кого-нибудь порекомендовать, и он назвал вас.

— С чего бы?

— Соображает, мол, хорошо и помалкивать умеет.

Чтобы от Питерса похвалы щедрее дождаться, нечего и думать, наоборот, в грязи вываляет, и я первый раз за день почувствовал какое-то удовлетворение.

— При случае передайте ему мою благодарность, — говорю. — Я, знаете ли, человек не из легких в общении, но дело свое знаю. Короче, что вы мне хотите поручить?

Не сказав в ответ ни слова, он взял со стола фотографию и протянул мне. Фотография была повернута лицом к нему, и я не видел, кто на ней запечатлен, однако успел про себя отметить, что рамочка золотая, исключительно изящной работы, никогда мне такие не попадались. На снимке была женщина лет тридцати: головка, плечи — нежный, со вкусом выбранный ракурс. Это был первый снимок Сильвии, который я увидел. Копия хранится у меня по сей день.

Саммерс молчал, пока я всматривался в фотографию. Позволил наглядеться вволю, не прерывая, пока я не поднял глаза.

Женщина на снимке была очень красива: гордо посаженная голова, широкие белые плечи, какая-то особая тонкость облика — только как об этом скажешь? Слова огрубляют все на свете, а уж женскую красоту в особенности, тем более что в Сильвии привлекали не черты, а необычность ее лица. Ни на кого она не была похожа, только на саму себя. На мой взгляд, она казалась чуточку обиженной, раздраженной. Впечатление это возникало из-за того, что ее полные губы были как-то по-особенному сложены, однако глупо было так судить, поскольку и губы, и нос, и высокий лоб, и темные волосы — все это жило вместе, непременно вместе, в подвижном единстве, которое даже на фотографии вызывало мысль о беспокойстве, горечи, неудовлетворенности, но и об умиротворении тоже, сколько ни лови себя на противоречии. Я рассматривал снимок, испытывая такое же чувство радости, какое должны были испытывать мужчины, встречая ее саму. Я мысленно эту фотографию как бы расцвечивал, придавая ей тепло и чувства: представлял себе выражение гнева или озабоченности, передаваемые этими черными бровями, видел, как несколько широкие ноздри ее прямого, твердо поставленного носа подрагивают, если она испытывает наслаждение или ярость. Она меня к себе притягивала, и оторваться можно было лишь усилием воли, словно она стояла передо мной наяву.