Жозефина Харт - Крах

Я был только ребенком. После моего рождения они спали в разных комнатах. Возможно, мое появление на свет послужило причиной травмы. Как бы то ни было, у отца была своя комната, у матери своя. Какой была интимная жизнь этого человека? С ним не связывали никаких скандальных историй, не было даже косвенных намеков на что-либо подобное. Может быть, отдалившись друг от друга, они пытались сохранить сексуальное желание.

Мне довольно смутно припоминается мое детство. Оно окутано туманом, проникнутым безусловной отцовской властью. «Сперва реши — потом делай», — мой отец произносил эту коронную фразу по любому поводу, шла ли речь об экзаменах, о беге (в нем проявлялась моя легкоатлетическая доблесть), даже об уроках фортепиано, которые я брал, к полному его недоумению. «Если решил — делай».

Но как быть с неуверенностью, с удовлетворением от провала? Как быть с волями других, подчиненных его воле? Видимо, это никогда его не беспокоило. Не по бессердечию и жестокости, а по вполне искреннему убеждению, что он всегда прав. И что интересы каждого должны служить его собственным.

— Итак, ты решил стать врачом? — призвал меня к ответу отец, когда в восемнадцать лет я решил учиться медицине.

— Да.

— Ну что ж, хорошо! Держись! Но это трудный путь. Сможешь ли ты не отступить?

— Да.

— Я никогда не хотел, чтобы ты следовал по моим стопам. Я всегда говорил: «Сначала сам реши, что ты хочешь делать. Потом делай!»

— Да.

Но даже решая свою судьбу самостоятельно, я чувствовал, что служу каким-то целям. Так всегда обстоит дело с властными личностями. Как бы мы ни пытались уплыть от них, мы знаем, что вода принадлежит им.

— Что же в этом хорошего, — воскликнула моя мама. — Ты уверен, что хочешь именно этого?

— Да.

Никто не просил меня объяснить мое желание. Если бы вопрос был задан, я не смог бы внятно ответить. Это было некое расплывчатое ощущение, которое как-то взросло во мне. Быть может, если бы мне стали возражать, я сумел бы найти веские доводы и стал бы пылким энтузиастом своего дела. Возможно, этот вид страсти разгорается только в борьбе с препятствиями.

В восемнадцать я поступил в Кембридж, и начались мои медицинские занятия. Изучение мириадов телесных недомоганий и способов их облегчения как-то не сблизило меня с моими собратьями. Я, казалось, не беспокоился о них и любил их немногим более, чем если бы я занимался экономикой. Было что-то неясное во мне и в этом моем обязательстве. Я получил квалификацию и решил стать хирургом.

— Но почему? — стал возражать мой отец. — Лучше консультантом.

— Нет.

— Я не хочу видеть тебя хирургом.

— Неужели?

— Ну да ладно! Я смотрю, ты уже все решил.

Я получил практику в больнице «Сэнт Джон Вуд». Купил квартиру. Моя жизнь начала входить в русло. Свободная воля вела меня, не было ни родительского давления, ни академической борьбы. Я все решил сам. И я сделал.

Следующий шаг был очевиден.

— Ингрид — вот живая красота, — говорил отец. — А какой сильный характер! В этой девочке великая сила воли, — продолжал он одобрительно. — Стало быть, ты собираешься жениться?

— Да.

— Прекрасно. Прекрасно. Женитьба — полезная вещь, — он помолчал, — для души.

Мои амбиции были удовлетворены. Всего я добился сам. Это была благословенная жизнь. Замечательная жизнь. Но чья?

Моя жена была ослепительна хороша. Об этом свидетельствовали мои собственные глаза и реакция тех, кто ее видел.

В ней привлекала красота совершенных пропорций и очаровательное сочетание цвета глаз, кожи и волос. Она была вполне состоявшимся человеком, сложившимся задолго до нашей встречи. Я удачно вписался в картину ее жизни. И был счастлив этим.

Ей было двадцать, когда мы познакомились в доме моего приятеля. В ней не было ничего, что могло бы покоробить или оттолкнуть меня. Она обладала прелестной, исполненной сознания своей силы, безмятежностью. Ингрид вызвала мое восхищение, а позднее любовь и приняла ее как нечто высоко ценимое, но заслуженное.

Я опасался любви. Боялся ее некоторого безумия, способного разрушить меня, и был утешен. Я был допущен к любви. И верил, что любим взаимно.

Между нами не было тайн. Она была именно такой, как я воображал себе. Ее тело было теплым и красивым. Никогда не приближаясь ко мне сама, она никогда не отталкивала меня.

Брак — не азартная игра, как иногда его называют. Некоторым образом мы способны контролировать его течение. Наши матримониальные дела скорее подчинены разуму, чем романтичны. Вероятно, человеку, имеющему репутацию робкого, подобная попытка показалась бы безрассудно храброй? Моя женитьба на Ингрид преследовала цели, не удивлявшие никого из нас. Мы любили так, как только могли надеяться, были так осторожны, как наша природа позволяла нам.