Анна Климова: Счастье в кредит

Месяц назад мужу исполнилось тридцать. Тридцать не испорченных плохим питанием и заботами о хлебе насущном лет. Филипп Гордон — это имя когда-то звучало для нее, словно музыка. Божественная музыка, услышать которую мечтали многие из Наташиного окружения.

Они познакомились семь лет назад, но Филипп мало изменился с тех пор. Только чуть поредели волосы. А в остальном он таким же и остался — пышущий здоровьем мужчина. Филипп любил теннис, гольф и себя. Занимался в спортклубе. Красивый, обаятельный, сексуальный и немножко циничный. Делец из лондонского Сити в энном поколении. Старый Энтони Гордон год назад ушел на покой, оставив сыну процветающую компанию и приличное состояние. Хитрый старикан ушел вовремя. Мировые финансовые рынки еще не лихорадило, но холодные ветры кризиса уже задули из Азии.

Впрочем, Наташа плохо разбиралась во всех этих тонкостях. Для этого нужно было родиться вне Союза Советских Социалистических Республик и учиться не в Москве, а в Оксфорде или в Кембридже. Но что случилось, то и случилось.

С тихим звенящим сигналом включились табло: «Пристегните ремни». Тонко завыли турбины, и самолет двинулся по рулевой дорожке. Вот огромная машина остановилась. Звук работающих турбин стал на несколько октав выше. Корпус еле заметно задрожал. Еще несколько мгновений, и самолет рванулся вперед со все возрастающим ускорением.

Наташа побелевшими пальцами сжала подлокотники кресла. Ее снова посетило ощущение полной беспомощности, дрожащей тревоги, словно это последний день в ее жизни.

«Боинг» оторвался от земли, и всех их прижало к креслам.

Каждый раз она давала себе слово не садиться в самолеты и каждый раз находила в себе силы преодолевать страх. Так будет и на этот раз. Они действительно давно планировали полететь куда-нибудь в отпуск. Еще до того, как Наташа узнала о маленьком секрете Фила. Хотя и тогда у них были проблемы. Дела компании требовали много времени, и большую часть дня он проводил в Сити. Потом отправлялся в клуб (Фил Великолепный всегда должен был быть в форме) или ехал играть с «важными людьми» в гольф. Она же оставалась в их роскошном доме на окраине Лондона одна (если не считать кухарки и горничной Мари). От скуки принималась читать, «шлифовать» произношение, сама прибиралась в доме, хотя в этом не было необходимости. Иногда вместе с мужем она выезжала «в свет» — какие-то пышно-чопорные приемы, где Наташа чувствовала себя неким экзотическим существом, вызывавшим у окружающих легкое любопытство, замаскированное вежливостью. Многие из окружения Фила знали, что у него жена русская, и передавали эту новость шепотком друг другу, моментально подвергая оценке каждое ее слово и движение. Наташа постепенно с ужасом осознавала, что она чужда этой среде, чужда сама по себе. Она была хороша лишь как экзотика, забавный предмет домашнего быта, которым можно похвастать в кругу друзей. Она не знала, как нужно вести себя за столом, как «правильно» одеваться. Ее акцент вызывал снисходительную улыбку. После таких приемов Наташа готова была выть от досады и обиды. Сам Фил успокаивал ее, говорил что-то нежное, приятное, но как-то заученно, будто в его мозгу имелась миниатюрная магнитная пленка и он раз за разом прокручивал эту пленку. Наташа поначалу не обращала на это внимания. Ведь все вокруг было, как в прекрасной сказке. Мечта сотен тысяч девчонок в развалившемся и спивающемся Союзе! Грезы и вожделения! Выйти замуж за богатого, молодого, красивого иностранца — сон несбыточный! Прекрасный и счастливый бред! Семь лет назад Наташа действительно не могла и мечтать о таком. Жизнь представлялась чередой безрадостных будней. Ну окончила бы университет, стала бы работать в какой-нибудь газете (если повезет найти работу), вышла замуж, родила мужу двоих детей. Кухня, работа, магазин, кухня, работа… — и так по бесконечному кругу. Ничего другого и не «светило» тогда.

То время было отчаянным. В смысле отчаяния. На обломках бывшего «великого и могучего» творилось нечто невообразимое. Цены, очереди, визитки, купоны, новые деньги, чужие, ранее не виданные товары и продукты и полная безнадега у каждого в душе на фоне политической эйфории. Чтобы прожить и не умереть с голодухи, бедному студенту нужно было либо разгружать вагоны на ближайшей станции, либо рассчитывать на помощь родителей. Не выдержав голодных спазмов, некоторые девчонки вышли на «панель».

Страна металась в горячечном бреду инфляции. Всеми обсуждались только две темы — цены и потерянные вклады. Всякий разговор неизменно предварялся сравниванием «тех» цен и «этих». Особой почтительности удостаивались граждане, доверительно-плаксивым шепотком сообщавшие о размере своего обесценившегося сберегательного вклада. И чем больше был вклад, тем безразличнее о нем говорилось.