Джеймс Делингпоул: Едва замаскированная автобиография

Последнюю часть моего выступления подпортил, но не сильно, телефонный звонок.

Этот раздражающий сигнал звонка не желает прекращаться. Нортон подозрительно смотрит на меня.

— Это может быть только Симона, — говорю я.

Удовлетворенный тем, что достаточно позлил меня, щелкает автоответчик.

— Никакой, к черту, пользы от тебя, — говорит голос, и я в два прыжка оказываюсь у телефона. — Я измучена, у меня десинхроноз, я умираю, как хочу…

— Я тоже.

— …выпить и побыть в сколько-нибудь цивилизованном обществе, я хотела сказать, — говорит Молли.

— Где ты?

— В своей квартире, и это ужасно. Строители должны были все закончить к этому времени, но у меня нет ванной, нет кухни…

— Может быть, приедешь ко мне?

— Ты один?

— У меня только Нортон. Уортхог уехал в командировку, поэтому есть лишняя кровать.

— ТОЛЬКО НОРТОН! — гримасничает Нортон. Я посылаю ему поцелуй.

— Ты уверен, что я ничему не помешаю? — говорит Молли.

— Да.

— Судя по звукам, вы там целуетесь.

— Мы никогда не занимаемся куннилингусом. Исключительно анально.

— Мне что-нибудь привезти?

— Э-э… — Мне хочется сказать «зубную щетку». — Шоколад пригодится, если встретишь по дороге. Изюм с орехами. «Баунти», но только молочный не черный, и…

— Значит, ты не будешь курить наркотики?

— Молли. Вернулась из Америки, — объясняю я Нортону. Прежде чем он начнет задавать мне вопросы, я ускользаю на кухню. Из огромного американского холодильника достаю две бутылки «Будвара». Люблю этот холодильник. Мне будет очень не хватать его. Он будет фигурировать в том романе, о котором я еще не рассказал толком Нортону.

— Ну? — напоминает Нортон.

— Я просто хотел сказать, что большая удача — не совсем то, чем ее обычно считают.

— Я имел в виду Молли.

— А, я тебе скажу. Она была в Лос-Анджелесе со мной, а потом газета попросила ее остаться там еще на пару месяцев, и теперь она вернулась. У нее в полном беспорядке квартира, и ей нужно выпить.

— И?..

— Что «и»? Ты тоже был с ней в Оксфорде, в конце концов.

— Хорошо.

— Послушай, я не скрытничаю. У меня с ней ничего особенного, иначе я сказал бы тебе.

Нортон позволяет себе самодовольно ухмыльнуться.

Я говорю:

— Помнишь все эти разговоры, которые случались у нас в Оксфорде, о том, как изумительно должны сложиться наши жизни, потому что мы чертовски талантливы, не собираемся идти на компромиссы и оставаться на вторых ролях?

— Я такое говорил?

— Э-э… нет, пожалуй, это был я. Я полагаю, что ты просто плыл по течению в свойственном тебе духе. Но разговоры ты помнишь?

— Смутно.

— Я тут подумал, что, если бы я мог тогда быстро перемотать вперед свою жизнь и увидеть, чем я стал сейчас, это, наверно, произвело бы на меня большое впечатление. Ты понимаешь — эта квартира, колонки рок-обозрений, фотография рядом с фамилией, деньги, знаменитости, с которыми я встречался, беспорядки в Лос-Анджелесе. Но с того места, где я нахожусь сейчас, это вовсе не производит большого впечатления. Я думаю что-то вроде: «Ну, раз я это сделал, значит, в этом нет ничего особенного».

— Что-то в духе Грушо Маркса? Не хочу вступать ни в какой клуб, который готов принять меня в члены?

— Да, именно так. Подлинным успехом кажется всегда только то, чего достигли другие люди. И что тревожит: неужели я всегда буду так думать?

Нортон смеется.

— Что скажешь?

— Всегда, насколько я тебя знаю.

— Ах ты, сука. Ты серьезно так думаешь?

— С чего бы тебе перестать? У тебя не будет тогда стимула к развитию.

— Черт.

— Но ведь правда?

— Я тут подумал: этот роман, который я собираюсь написать…

— В самом деле?

— Это то, что я хотел тебе рассказать. Я все бросаю — квартиру, работу, Симону, скорее всего, — потому что хочу, чтобы меня ничто не отвлекало, и уезжаю, к черту, в Лангедок на столько, сколько потребуется, чтобы написать этот роман.

— Боже милостивый!

— Не надо так. Ты меня напугаешь.

— Да, но это крупный шаг.

— Да, сейчас кажется, что так. Но знаешь, что будет? Через полгода я буду говорить: «Да, конечно, роман может написать каждый. Вот напечатать его — это задача». Потом я его опубликую и стану говорить: «Ну конечно, любой дурак может опубликовать один роман. Вот с пятнадцатью справиться — это задача». И так будет продолжаться, пока я не сдохну от изнеможения, так и не изведав в жизни никаких радостей, потому что я все время стремился к успеху.

— Скажу тебе одну вещь.

— Какую?