Джеймс Делингпоул - Едва замаскированная автобиография

— Ты думаешь, что я тряпка?

— Сколько тебе лет? — спрашивает он.

— Двадцать шесть.

— Трудно сказать, потому что я не знаю эту девушку. Но двадцать шесть — слишком молодой возраст, чтобы исключать открытые перед тобой возможности.

— Так ты полагаешь, что если бы я захотел, то смог бы стать корреспондентом, работающим в горячих точках?

— Конечно, — говорит он. И — как бывает, когда подростком ты таскаешься за каким-нибудь парнем, убедившим тебя, что он служил в Херфордском полку — да, думаешь ты, всякий, кто знает, что их штаб в Херфорде, должен понимать, о чем он говорит — и ты рассказываешь ему, что и сам бы не прочь туда же, а он смотрит на тебя холодными голубыми глазами, теми же, которыми, прищурившись, смотрел в прицел снайперской винтовки в Дофуре перед тем, как снести какому-то арабскому террористу голову, треснувшую, как арбуз, при ударе о бетон, и произносит: «Нет никаких препятствий для такого смышленого парнишки, как ты. Нам нужно, чтобы под обмундированием были мозги, а не мускульная сила», — я чувствую приятное тепло успеха, тем более привлекательное, что оно совершенно не заслужено.

— Но… это, возможно, звучит глупо — насколько страшная это работа?

— Иногда бывает страшно. Чаще — нет.

— Хорошо, но возьмем сегодняшний день. Тот гигант, у которого был магнум с глушителем. Он насколько потянет на шкале страха?

Райдер кривит губы, как бы оценивая вопрос, и я уже жалею о заданном вопросе. «Какой гигант?» — скажет он сейчас. Или: «Ну, если тебя пугают такие пустяки…»

Он говорит:

— Довольно высоко, я бы сказал. Точно, очень высоко.

— Тогда скажи… — Это значит самому напрашиваться на неприятности, но я пьян. — С тобой случались вещи пострашнее?

— Ну, тут много случаев, которые могут поспорить между собой. Высадка в бухте Сан-Карлос была довольно опасна. Случай, когда боевой вертолет появился над гребнем горы в Афганистане — тоже никогда не забуду. Ну, еще Либерия. Там все время страшно.

— Вот как, — говорю я, тайно приходя в ярость из-за того, что Либерия — такое непревзойденно паршивое место.

— Теперь что касается сегодняшнего утра, — прибавляет он. — Знать заранее было трудно. Могло получиться так, как оно случилось. А могло обернуться скверно. Для гражданских конфликтов это характерно. В некотором смысле они гораздо опаснее обычной войны, где хотя бы знаешь, как правило, где хорошие парни, а где плохие и где между ними линия фронта. Так что — да. Я думаю, нам повезло сегодня утром.

Я скручиваю еще одну сигарету. Выпиваю еще пива. «Опаснее, чем обычная война, — думаю я. — Опаснее, чем обычная война!» Нет, не хочу мусолить эту противную мысль, возникшую у меня в голове, что Райдер, может быть, сказал это только потому, что знал, чего мне хотелось услышать.

— Бог мой, — говорит Райдер, — вижу кое-кого из знакомых.

— Где?

Он кивает в сторону темной ниши, где сидят мужчина и женщина.

— Черт возьми, — говорю я, — я тоже.

— Ты знаешь Чарли?

— Нет, не Чарли. Девушку, которая с ним.

Райдер крутит шеей, чтобы разглядеть ее:

— Выглядит ничего.

— Нет сомнений.

— Очень хороша, — решает он. — Как ее зовут?

Чарли пишет о беспорядках для «Санди таймс», он очень любезен, очарователен и щедро распоряжается деньгами мистера Мердока, часть которых он тратит на то, чтобы отметить наше появление, купив две бутылки шампанского. Очевидно, что он учился в Итоне. Как я это определил, сказать не могу, потому что итонцы прямо никогда об этом не говорят, они как-то намекают на это. Когда они говорят о колледже, например, то произносят это слово так, что слышишь в нем заглавную букву, так что когда мы с вами (предполагая, что вы не один из чертовых итонцев) можем сказать: «Да, мне кажется, он учился с нами в колледже», итонец скажет: «Мм. А он не учился с нами в Колледже?» — и мгновенно все слушающие, которые чего-то стоят, поймут, а все слушающие, которые ничего не стоят, не поймут, но если они не в счет, какая разница? Еще они иногда любят вставлять в разговор загадочные упоминания — типа «Квинз Эйот» (это, следует вам знать, маленький остров в Темзе и произносится «Эйт») или «четвертое июня», или «поп». Или они просто распространяют вокруг себя безграничную и далеко не всегда оправданную самоуверенность, которой обладают только итонцы. Но больше всего их выдает одно: они вечно появляются в обществе Молли Эзеридж.

Молли, конечно, совершенно фантастически рада меня видеть, как и я ее. В конце концов, она — моя самая наилучшая и замечательнейшая подруга, а теперь, когда я вдали от злобного пресса Симоны, я вдруг понимаю, как мне хорошо и приятно в ее обществе. И насколько абсурдно, что из-за неуместной ревности Симоны я не вижу ее чаще. Мы заключаем друг друга в объятия и долго целуемся, в том числе в губы. Но я не уверен, насколько сдерживающий эффект это окажет на намерения Райдера или Чарли. Когда два льва находят свежее тело, их не отпугнет шелудивый шакал, который уже кормится около него.