Юлия Туманова - Дежа вю

Тина выпроводила ее и достала из сейфа пачку банкнот. Задача номер один состояла в том, чтобы куда-нибудь их сложить. В карман, что ли? Или в лифчик спрятать, как сто лет назад, когда она получила первую зарплату и страшно боялась, как бы ее не вытащили в метро.

Тогда она много чего боялась.

А сейчас ей некогда! Нет времени на страх, на воспоминания, даже на то, чтобы тщательно и вдумчиво осмыслить собственную затею с преследованием Вадима Алексеевича.

Она привыкла доверять интуиции и спонтанным решениям, а сомнения просто не принимала в расчет. Сейчас сомнений не было вовсе — только охотничий азарт и минутное смятение, когда Леночка произнесла «Новосибирск».

Город Энск.

Просто город. Как миллионы других.

Она никогда не вспоминает то, чего не было.

И деньги в лифчик пихать не станет, вот еще! У нее есть замечательный кожаный портфельчик, как раз для таких внезапных путешествий.

— Лена, — уже на ходу выкрикнула Тина, — позвони ко мне домой, предупреди, что я улетаю на пару дней. — У двери она притормозила и добавила решительно: — Только не называй город. Скажи, что не знаешь точно.

— Хорошо, — медленно откликнулась секретарша, не уставая удивляться.

Жаль, она не захватила книжку, с Жаровым время пролетело бы быстрей. А так три часа полета показались вечностью…

Толмачево мало соответствовал высокому званию аэропорта сибирской столицы, но задумываться об этом было некогда. Тина быстро вышла из здания, храня на лице сосредоточенное выражение, которое мгновенно осыпалось, стоило взгляду ткнуться в горизонт.

Она забыла, и вправду забыла. Каким синим и щедрым бывает утреннее небо, забрасывая дороги пушистой белизной; какими бывают сугробы, настоящие сугробы, плотные и ослепительные; как бьет в спину, словно резкий окрик, морозный ветер.

Поеживаясь, она топталась на месте, растерянная и подавленная. Сибирская зима пробралась под шубу и крепкой, ледяной рукой встряхнула сердце, и оно натужно забилось, сотрясая тело и душу.

Глупости это, сказала она себе. Просто резкая смена климата, просто здешний холод не сравнишь с московским, слякотным февралем, а душа — душа ни при чем.

До города Тина взяла такси, не рискнув сесть в маршрутку-«газель», и, пока ехала, старалась не смотреть в окно. Паника становилась просто неприличной, чудовищной, и с каждой секундой она все отчетливей понимала, что переоценила свои силы, не смогла предусмотреть всего, не залатала брешь — одну, последнюю, едва заметную. Но внезапно ставшую важной. Будто непостижимым образом осталось приоткрытым маленькое оконце в чулане, и этого хватило, чтобы весь дом оказался под угрозой. Ее дом.

Ее мир.

Микрокосмос, в который она сбежала отсюда тринадцать лет назад, — чертова дюжина, пронеслось в голове, чертова дюжина! — который придумала сама и растила на чужой, ожесточенной земле, с корнем выдрав сорную траву воспоминаний. И запалила костер из нее, и сожгла, и пепел развеяла по ветру, и никогда не жалела об этом. Только сейчас, преодолев тысячи километров, она не преодолела себя — ту, которой зола въелась в кожу, ту, которую пламя хлестнуло до слез. Они были последними, эти слезы тринадцатилетней давности.

Они могли вернуться, Тина чувствовала это с каждым поворотом, с каждым знакомым перекрестком, мелькающим за окном машины.

Не смотреть. Не узнавать. Мимо, мимо.

Почему ей казалось, что это будет легко и просто? Да она не задумалась даже, чем обернется дорога назад. Она двигалась вперед, она догоняла заказчика и думала только о работе, она всегда думает только о работе, все остальное — не имеет значения. Тем более город из прошлой жизни, забытый, сожженный в ее персональном аду.

Она не будет смотреть в окно!

И все же она взглянула, взглянула всего на миг и больше уже не могла оторваться, и прямо на нее понеслось прошлое — замерзшим фонтаном на площади Ленина, каменным исполином Оперного театра, Красным проспектом, откуда, из самого сердца страны, взирала иконами старая часовня.

Скомканной перчаткой Тина утерла глаза.

— Приехали, — услышала она, — гостиница «Сибирь».

Расплатившись, она вышла из машины и слепо огляделась.

Город, который в детстве казался огромным и шумным, увиделся ей графической миниатюрой, где все было нереально: ленты дорог, силуэты прохожих, тополя в нахлобученных снежных шапках, тяжелые здания мегаполиса, дым заводских труб.

И тогда она, запрокинув голову, посмотрела в небо — далекое и чистое.