Юлия Туманова - Семь верст до небес

— Мам, ты идешь?

Алена Сергеевна смущенно оглядела учительскую. Никого из коллег не было, только в углу на диванчике шелестела страницами практикантка Люда.

— Сколько раз я просила называть меня по имени-отчеству! — недовольно пробурчала Алена Сергеевна дочери.

Ташка — чудо из чудес, в стоптанных кедах и платье, перепачканном гуашью, рыжий хвост на макушке, глаза будто выстрел, и рюкзак за спиной, наверняка, снова расстегнут, и тетрадки того и гляди посыплются, — насмешливо фыркнула.

— Всем прекрасно известно, что ты моя мама. Ладно ты меня на уроках постоянно дергаешь!..

— Я тебя не дергаю! — возмутилась Алена и с беспокойством покосилась на практикантку.

Почему-то все Аленины двадцать девять лет ей было важно, что о ней подумают окружающие. Не приведи Господи, истолкуют превратно! Она знала за собой эту черту, но ничего поделать не могла.

Вот Людочке, наверное, абсолютно плевать, что о ней подумает учительница литературы. Сидит себе невозмутимая, ножкой покачивает, журнальчик глянцевый листает, и Алена ей глубоко безразлична. А уж Ташка тем более!

— Ну, мама! Пойдем, а?

— До свидания, Людмила, — вежливо попрощалась Алена с практиканткой. — Наташа, попрощайся с Людмилой Денисовной.

Ташка невнятно промычала что-то и, дернув мать за рукав, исчезла в коридоре.

— Что у тебя с платьем? — первым делом полюбопытствовала Алена, выйдя следом.

Черные глаза с искренним недоумением уставились на нее, потом оглядели платье, и Ташка пожала плечами.

— А что у меня с платьем?

— Пятна какие-то, подол мятый, на кармане вон дыра, — Алена поморщилась, — но я же помню: утром все было в порядке. И почему ты в кедах? Это новая мода?

— Это у нас физра была, а потом мне было лень переобуваться, — исчерпывающе пояснила дочь.

В кого она такая, спрашивается? У самой Алены аккуратность шла в графе ценностей в начальных рядах. Непосредственно за порядочностью, обозначенной первым пунктом, трудолюбием и чувством юмора. И Наташку она изо всех сил приучала к опрятности. Только результат практически отсутствовал. Можно было бы, конечно, гены обвинить. Дурную наследственность и тому подобное. Однако, Ташкин отец — первая любовь, первая взрослая боль Алены, — был парнем сильно озабоченным по поводу внешности, и строго следил за расположением стрелок на брюках, и брился по два раза на день, и с особой тщательностью чистил ботинки. Пятнадцать минут левый, пятнадцать — правый.

Нельзя сказать, что тогда это приводило ее в бешеный восторг. Но и причиной развода данный факт тоже считать несправедливо. Просто оба они были слишком молоды, слишком принципиальны, слишком горячи и слишком влюблены, чтобы прощать друг другу несовершенство.

Через полтора года после свадьбы родилась Ташка, и стало ясно, что ничего более важного в жизни не случится. Аленин муж этой мысли не разделял, даже вовсе наоборот, Ташку считал чем-то вроде досадной помехи на пути к прекрасному будущему. А с этим Алена совсем уж не могла примириться, хотя еще была в него влюблена и преисполнена горячей благодарности за то, что он сумел вызволить ее из родительской опеки. Так что молодые очень быстренько разбежались, пообещав в будущем друг друга не дергать. В приступе благородства — а точней какого-то отупения от собственной решимости немедленно и навсегда разрушить «прекрасное чувство», — Алена даже от алиментов отказалась, и первые несколько лет весьма сожалела об этом, едва сводя концы с концами. Учителя в стране всегда почему-то считались существами не от мира сего, которые работают исключительно ради идеи, и платить им нормальные деньги вроде как-то нелепо. Вот и не платили.

Помогать было некому: родители уже вышли на пенсию, и сами перебивались с хлеба на квас, вспоминая, как водится, прошлое благополучие интеллигентной профессорской семьи. Алена была единственным, очень поздним ребенком, и ей достались в одинаковой степени и неистовая любовь и тотальный, изматывающий душу контроль родителей во всем — от выбора туфель и подруг до расписания всей последующей жизни. Конечно, если бы они могли, они бы просто спрятали Алену — дар Божий, не больше, не меньше! — под стеклянным колпаком, и любовались бы издали, уверенные, что ничего с ней не случится, что всегда она будет принадлежать только им. Однако, родители были все же людьми разумными и понимали, что это невозможно. Но уберечь ее от жизни они старались изо всех сил, пичкая всевозможными иллюзиями и одновременно пугая несовершенством мира.