Исай Калашников - Последнее отступление

— Ты лучше помолись заступнику нашему.

Разбудил ее плач Варвары. Нина вскочила, со страхом спросила:

— Что-нибудь случилось? С Артемом?

Варвара всхлипнула, вытерла слезы концом передника:

— Посмотри, что делают, ироды!

Нина взглянула в окно и тотчас же отпрянула от него. У ворот стояли два казака. Один из них держал в поводу лошадь Захара. Того Сивку, на котором Артем учил ее верховой езде.

Захар стоял перед ними на коленях, хватал их за сапоги и говорил что-то с мольбой в голосе.

Глянул в окно и Парамон.

— Сволочи! — с ненавистью прошептал он.

Ворота закрылись. В избу, шатаясь как пьяный, вошел Захар. Лицо его, бледное, с горящими глазами и растрепанной бородой, было страшно. Из разбитого рта на рубаху спелой брусникой сыпались капли крови.

В доме установилась тягостная тишина. Парамон и Нина едва дождались вечера, стали собираться.

Захар выкопал в огороде разобранную винтовку, молча собрал ее, вложил в магазин патроны.

— С фронта принес. Думал, охотиться буду… Варвара, если будет кто спрашивать, где я, скажешь, что в волость уехал.

— Ты куда?

— Не бабьего ума дело. — Он надел легкий зипун, перепоясался кушаком. — Бог даст, отыщу Павла Сидоровича и Климку.

Вышли на задний двор, гумнами направились к лесу. Все трое молчали.

Дул ветер, сырой и холодный. Скрипел частокол, навевая тоску. Небо было темное, как провал бездонного колодца. Но на востоке уже рдела узкая полоска зари. Они пошли навстречу рассвету.

Два дня во рту не было маковой росинки. Пересохло горло. От спертого смрадного воздуха кружилась голова, в висках стучали молоточки. Два дня не открывали трюм «Ангары». Красногвардейцы вповалку лежали на сыром ослизлом полу.

Молчали. В дальнем углу хрипел умирающий. Его сбросили в трюм с пробитой грудью. Два дня он не приходил в себя, только булькающее, с захлебом хрипение показывало, что раненый еще жив.

В первый день Артем подполз к нему, пытаясь чем-нибудь помочь. Но единственно, что он смог сделать, это положить свою шапку под голову умирающего. В темноте даже не было видно лица раненого.

И кто он был — русский, мадьяр, немец, — Артем так и не узнал.

На третий день трюм открыли, красногвардейцам приказали выйти на палубу. Артем задохнулся холодным, свежим воздухом, зажмурил глаза от нестерпимо яркого света, почувствовал во всем теле хмельную слабость, покачнулся. Чья-то твердая рука сжала его локоть. Артем оглянулся. Рядом стоял Андраш Ронаи. Его лицо почернело еще больше, щеки ввалились, заросли густой щетиной, только взгляд остался прежним, решительно-злым.

— Ничиво, — мягко сказал он.

Покрикивая, белогвардейцы согнали пленных в лодки, переправили на берег и повели по дороге через тайгу. Это была та самая еле приметная дорога, по которой еще недавно красногвардейский отряд шел в наступление. Тогда все было иначе. Не подгибались от усталости ноги, на плече висела винтовка. Рядом шагал Яшка, его узкие глаза искрились веселым смехом. Бедный Яшка. Пропала твоя удалая головушка! Может быть, это и к лучшему — не мучиться.

Перед Артемом шагал долговязый парень. Он припадал на левую ногу. Голенище сапога сверху вершка на два было распорото. В этом месте сквозь разорванную штанину проглядывала грязная окровавленная повязка. Время от времени парень оглядывался, и Артем видел его измученное, в испарине лицо.

Сбоку шел конвоир. Это был рыжеусый курносый солдат с широким лицом. На пропотевшей гимнастерке поблескивал георгиевский крест. Солдат поторапливал раненого красногвардейца.

— Живей, парень, живей.

Красногвардеец силился идти быстрее, делал несколько шагов и растерянно озирался по сторонам помутившимися от страданий глазами. Андраш Ронаи протолкался к парню, взяв его под руку.

Солдат все торопил:

— Живей, парень, живей.

— Молчи! — зло бросил ему Артем и добавил сквозь зубы: — Гад толстомордый!

Солдат беззлобно ответил.

— Чего, дурак, лаешься! Отстанет — крышка.

Вышли в поле. Чуть в стороне осталось место боя. Артем видел пригорок, где стоял пулемет и куда он ползал за патронами для Яшки. А впереди село. То самое, которое они чуть было не заняли.

В село колонна пленных вступила вечером. На улице толпились бабы, мулатки, ребятишки. Бабы пристраивались рядом с колонной, передавали красногвардейцам краюшки хлеба, огурцы, яйца. Конвоиры ругались, отгоняли баб.

Старая женщина кричала на всю улицу.

— Чего глаза вылупил, варначина?! Свои ж они, душегубец ты поганый, одной с нами кровушки, русские.