Исай Калашников - Последнее отступление

— Молчать! — Семенов грохнул по столу кулаком.

— Страшно? — рассмеялся Серов. — Император Японии не укроет вас от возмездия.

На шум в кабинет вбежали солдаты во главе с офицером.

— Вытряхните из него душу! — стараясь быть спокойным, приказал атаман.

Серова схватили, скрутили руки, бросили в подвал. Его пытали три дня. Били шомполами, вгоняли под ногти раскаленные иголки, выворачивали пальцы из суставов. Василий Матвеевич терял сознание, его обливали холодной водой и снова били. На четвертый день, окровавленного, с вырванным глазом, бросили в машину и повезли за город.

В пустынном месте, у высокого песчаного рва машина остановилась. Два казака взяли Василия Матвеевича под руки, подвели к группе одиноких березок. Серов вдохнул утренний живительный воздух, выпрямился, ухватился искалеченной рукой за тонкий гибкий ствол березки, повернулся лицом к палачам.

Поверх косматых казачьих папах он смотрел уцелевшим глазом на ломаную линию горизонта, на первые, трепетные лучи восходящего солнца.

Казаки подняли винтовки.

— Обождите… одну минуту, — попросил Василий Матвеевич. Казаки опустили винтовки. Офицер закричал:

— Молчать! Не разговаривать! — и повернулся к солдатам.

— Смирно!

— Человек умирает, надо сполнить последнюю просьбу, — возразил офицеру седобородый казак.

В это время из-за горизонта поднялось солнце — огромное, красное, точно облитое горячей кровью.

— Прощай! — прошептал Серов и громче, чтобы услышали казаки, сказал: — Стреляйте.

Грянул залп. Василий Матвеевич пошатнулся, навалился на березку и остался стоять на ногах. Офицер выругался. Казаки выстрелили еще раз. Серов не падал. Он был мертв, но березка держала его… Офицер выдернул саблю. Подрубленная березка склонилась над Серовым и прикрыла его своими ветвями.

Нина и Парамон глухими таежными тропами пробирались в Шоролгай. Уже три дня шли они, питаясь ягодами да грибами. Лицо Парамона заострилось, обросло щетиной. Похудела и Нина. Глаза у нее сделались большими, диковатыми.

Парамон шагал впереди, раздвигая руками ветви. Еле приметная тропка, местами засыпанная черными гнилыми листьями, тянулась по узким, угрюмым падям. Иногда тропка выбегала на зеленую поляну, усыпанную белыми ромашками. В затененных местах встречались крупные бутоны лесной сараны. Если сараны было много, Парамон и Нина останавливались, выкапывали сахаристые луковицы и съедали.

Они почти не разговаривали. Четыре дня назад оба пережили такое, что навсегда останется в памяти.

С Ниной Парамон встретился на фронте в тот день, когда белые перешли в наступление. Совет назначил его комиссаром в отряд анархистов, которым командовал бывший матрос Лавров. Едва анархистов ввели в бой, как они откатились на исходные позиции и постепенно перебрались в вагоны своего эшелона. Возмущенный предательством, Парамон с наганом в руке ворвался в купе Лаврова.

— Или ты отдашь приказ, чтобы эти трусы и подлецы заняли позиции, или я тебя застрелю, как бродячую собаку!..

Затянутый с ног до головы в черную кожу, командир анархистов покосился на револьвер.

— Зачем так горячиться, комиссар. Все будет в порядке.

В купе сидели еще трое. Лавров встал и рявкнул во все горло:

— А ну, братва, на позиции!

А сам неприметно сделал какой-то знак тем троим. Парамон не успел и глазом моргнуть, как «братва» навалилась на него. Наган отобрали, руки связали, рот заткнули тряпкой и вытолкали из вагона.

Поезд набрал пары, протяжно прогудел. Лавров открыл окно, помахал Парамону платочком. Анархисты бежали к Троицкосавску, на монгольскую границу.

А Парамона, за то, что упустил анархистов, назначили начальником охраны санитарного поезда, уходившего в Верхнеудинск.

В охрану выделили десять человек из мобилизованных, не годных к службе в строю. У одного — бельмо на глазу, у другого — нога не сгибается, у третьего — грыжа, словом, собрали инвалидную команду, на десять человек дали шесть охотничьих берданок и тридцать патронов.

Поезд с тяжелоранеными тихо катился вдоль берега Байкала. Парамон, Нина и Иржи Святоплукович стояли в тамбуре и смотрели на зеленоватую гладь озера, на далекие горы. Неожиданно поезд резко остановился.

Парамон выскочил из вагона, глянул вперед и обомлел: из-за лесочка шла колонна белогвардейцев. Откуда-то сбоку ударила пушка. Снаряд пронесся над головой. Второй ударился в насыпь около паровоза, третий взорвался у самых его колес. Паровоз накренился набок, окутался паром. Гудок взвыл, словно в предсмертной тоске.