Эмэ Бээкман - Чащоба

Таким старым было это дерево, и столь необозримым был его жизненный опыт.

Дерево видело, как менялся ландшафт: росший поодаль лес погиб и народился вновь: деревья рубили, трубы дымились, рощи и перелески слизывались расширявшимися полями — деревья все отступали, дали все больше прореживались, корчевали даже поросль возле пней. Вскоре тут уже отфыркивались, переполняясь весенним буйством, лошади, тянули плуг, переворачивали землю. На колеса времени натягивали тракторную гусеницу, жаворонки заливались над дымными облаками; но грохочущие машины объезжали вековое дерево и запахивали его разметанные ветром листья, удобряя ими землю.

Они с отцом сидели под деревом и слушали шум его необъятной листвы: Лео до сих пор помнил чистоту и благоговейность этого момента. Странное ощущение, будто прикосновение вечности. Было удивительно прекрасно чувствовать: мир к тебе столь великодушен. Редкие мгновения детства так ясно запечатлелись в памяти Лео.

Теперь за рулем, и уже кто знает в какой раз приближаясь к дереву, Лео испытывал тревогу. Холм еще скрывал дерево, от предстоящей встречи щемило сердце, и все же нетерпение подгоняло Лео. Еще несколько мгновений, и впереди возникнет крона дерева. Она самоуверенно вставала на фоне неба, словно утверждая: в мире все можно расставить по местам, великое и мелкое. Вековое дерево высится над жизненными дебрями. Оно подавляло своим совершенством. Его существование вынуждало стыдиться собственной жизни.

Лео не знал, в силу чего он ощущал над собой власть дерева.

Ему не хотелось там задерживаться. То, что принадлежит детству, пусть в нем и останется. Ушедшее мгновение невозможно пережить вновь.

Тогда они с отцом оставили лошадь далеко в стороне и побрели к дереву по высокой траве.

Со временем дорога все больше смещалась к вековому исполину, будто ее белесые изгибы были силой согнуты в дугу и постепенно стремились принять свою первоначальную форму; оптимисты уверены, что всякую кривизну нужно выпрямлять, этого требуют все законы бытия.

Вытянутая изгибами дорога постепенно словно бы стягивалась, становилась все короче и шире. Дерево, казалось, притягивало к себе дорожное движение. Возможно, виноваты были люди, эпоха подогревала страсть причастности, все таинственное и загадочное должно было стать подвластным разбору — почему это завораживающее дерево не находится под рукой? Существуют тысячи неписаных правил жизни, как разумных, так и парадоксальных, они то и дело меняются между собой местами в переднем ряду.

Удовлетворяя всеобщую страсть познания, человек все реже заглядывал в самого себя.

Совершенство векового дерева подавляло Лео.

Рядом с лучистым мгновением детства поставить было нечего.

К настоящему времени шоссе настолько придвинулось к вековому дереву, что обочина, словно стенка, подпирала корни исполина.

Люди, наверное, верили, что они не причинили дереву зла; возможно, лишь с одного края пострадало необъятное подземное корневище, охапка корешков никакая не потеря. Зато в землю забили кол, на котором красовалась дощечка с изображением листочка этого же дерева.

Под деревом то и дело останавливались люди на машинах или автобусах, с восхищенными возгласами рассыпались они под мощными ветвями; взявшись за руки, обмеряли охват дерева. Порой — что редко случалось — садились под шелестящей кроной и предоставляли отдых усталым ногам. Особенно часто задерживались у дерева затем, чтобы выстроиться в ряд перед ним. Едва щелкнув затвором аппарата, тут же спешили обратно в машину. Что за беда, если при этом утаптывалась земля под деревом, у запечатленного мгновения жизни тоже имеется своя ценность, свое достоинство и неповторимость.

Сменялись люди, средства передвижения; тракторы, которые проводили борозды на раскинувшихся вокруг дерева полях, с годами становились другими. Асфальт покрывался выбоинами, и на него накладывали новый жирно поблескивающий слой — шоссе все выше поднималось над землей. Казалось, что вековое дерево вдруг постарело и ссутулилось. Появлявшиеся у дерева люди расколупывали ногтями и без того потрескавшуюся кору, будто надеясь отыскать под корой таинственные письмена. Жизнь почему-то становилась все более скучной, все ждали сюрприза.

Дорога, будто стрела, устремлялась по взгоркам к дереву. Исполин приближался с устрашающей быстротой. Еще ненадолго он скрылся за бугром, топорщилась одна макушка; затем машина вырвалась из последней низины, крона исполина потянулась кверху, будто взлетела. И вот уже великан в полной красе высился на своем извечном месте, на фоне безбрежного неба, и казался столь мощным, будто это было не живое дерево, а память о дереве.