Эмэ Бээкман - Чащоба

Такое ожидание, которое должно бы продлиться день-другой, пусть месяцы; но выясняется, что гнетущее неведение продолжится год — силы на исходе, — и в действительности ты вынужден еще десятки лет жить на пороховой бочке. Поймешь — радуйся — это время тебе подарено, но горло перехвачено, о восторге не может быть и речи.

Вдруг, словно из-за плотины, прорвался встречный поток машин. Они проносились мимо, водители напоминали роботов, никаких оглядок или жестов. Будто вырвались из нагонявшей ужас зоны солнечного затмения, и требовалось время, чтобы приспособиться к обычному свету.

Пронеслось, пожалуй, с полсотни машин, горячий ветер перегаром пахнул в окошко, так же неожиданно противоположная полоса дороги опустела.

Шофер автобуса завел мотор, машина тронулась, Лео пополз следом за автобусом. Жизнь вдавливала в причудливые системы людей, сколько их было вынуждено пребывать над серой лентой дороги, разобщенные жестяными коробками машин люди продвигались черепашьим шагом, меняя постепенное свое местоположение. По обе стороны дороги раскинулся лес, но никому не было дела до освежающей прохлады под деревьями, люди принадлежали к движущемуся конвейеру, было бы немыслимо действовать обособленно. Наполненный смрадным духом воздушный коридор магистралей стал для многих само собой разумеющейся средой обитания.

Шоссе повернуло влево, перед Лео вдруг открылось поле обозрения. Впереди, видимо, произошло несчастье. Мигалка стоящей наискось милицейской машины предупреждающе вспыхивала, какой-то гаишник махал жезлом и направлял сквозь тесную горловину поток машин.

Все усиливающийся звук сирены словно бы наваливался сзади. Водитель автобуса нажал на тормоз. И машина Лео рывком остановилась. Машина «скорой помощи» — одна и другая. Лео стало не по себе.

Может, о ком-то скажут: умер на шестьдесят седьмом километре. Его вечность началась среди пожухлых былинок на обочине дороги. И кто-то из близких скончавшегося будет еще много раз, в течение ряда лет умирать вместе со своим родным, единственным на этой обочине среди пожухлых травинок и все же, понуждаемый жизнью, поднимется на ноги, чтобы занять свое место на конвейере.

Гаишник снова принялся вращать жезлом: проскакивайте побыстрее! Пробка все увеличивалась и увеличивалась, когда она еще рассосется! Статистику дорожных происшествий публиковали, не скупясь, порой под ее впечатлением Лео приходил в замешательство и думал: больше я за руль не сяду. Это противно. Такое решение все приняли бы за шутку, кому выпало счастье в виде автомашины, тот обязан колесить непрестанно. Более ретивые готовы мчаться на колесах даже туда, куда цари пешком ходили. Лишь Вильмут умел противостоять велению времени, подгоняй ему к порогу хоть самый модный и сверкающий лимузин и начни уговаривать, мол, будьте любезны, сударь, — он отвернется. Отказаться от своей свободы? Поезжай туда, поезжай сюда, отвези того-другого, все тобой командуют, каждому надо что-то отвезти или куда-нибудь съездить. И то верно, теперь у Вильмута уже давно не было никого, кто бы им помыкал, он уже изрядное время пребывал в одиночестве, словно лист лопуха посреди парового поля, кто знает, насколько серьезно следовало относиться к его совместной жизни с новой женой, которую Лео не знал.

Лео придвигался все ближе к месту происшествия. Все другие мысли заволокла какая-то мерцающая пелена.

Мельком Лео заметил в автобусе с учениками двух мельтешащих взрослых; видимо, уговаривали детей отвернуться от окон.

Почему самосвал со щебнем вынесло на встречную полосу, где он подмял легковушку? Человека укладывали на носилки. Выброшенная из кузова гранитная щебенка толстым слоем покрывала шоссе. Эти темные пятна там — масло или кровь? Дверца легковой со стороны водителя была распахнута, и оттуда свисала рука. Бессильная или безжизненная? Последнее впечатление погибшего: страшный взрыв, в воздух взлетает гранитная глыба, осколки бьют по стеклу и крыше.

Полосатый жезл промелькнул перед глазами Лео, он чуточку прибавил газу. Ему не хотелось смотреть в зеркало, он приклеился взглядом к медленно катившемуся автобусу, разглядывал вибрировавшую выхлопную трубу, пытался зачем-то запомнить номер автобуса, но цифры путались. В заднем стекле автобуса появилось детское лицо, светлое пятно за запыленным стеклом.

Нога Лео дрожала на акселераторе.

На протяжении своей жизни он неоднократно осознавал всю жестокость безвозвратности. Только что увиденное потянуло мысли на потайные тропинки.