Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Немедленно проваливай отсюда! — вдруг вырвалось у Халиля.

Эмине съежилась. Глаза Халиля гневно округлились. Разложенная на хворосте мокрая одежда вызывала брезгливость. Халиль схватил Эмине за руку и отшвырнул к двери. Шнурок, который Эмине в этот момент затягивала на шароварах, выпал из ее рук. Эмине запуталась в шароварах и упала у самой двери, безобразно растянувшись. Казалось, в ней сосредоточилось сейчас все, что может сделать женщину неприятной. Халиль швырнул ей в лицо ее узелок. Эмине лежала, скрючившись, поджав под себя ноги и прикрывая руками искривленное страдальческой гримасой лицо. Пинком ноги в бок Халиль заставил Эмине распрямиться. Но только она хотела привстать, как получила пощечину. Это вывело ее из оцепенения, и она стала постепенно избавляться от страха. Встряхнулась, взгляд снова стал осмысленным. Еще пощечина! Волосы закрыли половину лица. Эмине невольно повернулась к Халилю и взглянула ему в глаза. Теперь ее лицо было лицом человека, способного противостоять самой смерти и в то же время презирающего смерть, — гневное и вместе с тем прекрасное. Эмине задыхалась от гнева. Ее губы, повлажнев, заблестели, в глазах была решимость.

Халиль постоял немного, успокоился и подложил хворосту в костер. Пламя вновь взвилось вверх. Лицо Эмине, только что казавшееся Халилю безобразным, горело яростью, и Халиль в который уже раз понял, что не в силах отказаться от Эмине, что нет ему без нее жизни. Именно такой он любил Эмине. Вот с такими гневными, блестящими глазами. Он схватил ее за руку и потянул к себе.

Дождь забыл, совсем забыл, что должен идти. Он даже забыл, что скоро наступит утро. Прислонившись спиной к куче хвороста, Халиль сидел, держа Эмине в объятиях. Она еще ребенок. Истерзанная, измученная, не знавшая ни детства, ни ласки девочка, которую никогда не водили за руку гулять, которой никогда не покупали красных башмачков, — та маленькая Эмине тихонько плакала, но ни разу никому не пожаловалась и не сказала, что ей хочется, очень хочется разноцветных леденцов… Что за руки у Эмине, что за глаза, что за волосы! Все его мысли сейчас об Эмине. Только о ней… Скоро утро. В окне — небо, но до чего оно темное!.. В их доме на окнах будут занавески из цветного ситца. У порога — веник, во дворе — утка и селезень с зелено-желтыми крыльями… Нет, он сейчас может думать только об Эмине! Какая она чистая, неиспорченная, какая грустная, тихая! Как она мокла под дождем, дожидаясь его, а как любит! Трудно поверить, что, уйди она, ушла бы навсегда. Но она здесь, рядом. Она лежит, прижавшись к его волосатой, жесткой груди. Лежит, чувствуя его дыхание, в котором сама жизнь, молодость и сам Халиль — Халиль, порой внушающий другим такой же страх, какой внушает одиночество. Он и есть одиночество, потому что он все время без Эмине… Уже видно, какого цвета стены, торчащие из них гвозди, сухая ветка груши. Вот-вот наступит утро.

— Увел бы ты меня, Халиль, чтобы мне никогда не возвращаться домой!

Халиль курит, глядит на Эмине и улыбается так, словно больше не будет утра и ночь эта будет длиться вечно.

— Я наложу на себя руки, Халиль.

— Думаешь, это легко?

— А ты будешь горевать?

Халиль кивает.

— И плакать будешь?

Халиль снова кивает.

— Сильно будешь плакать?

— Сильно.

— Зато ты избавишься от меня, да?

Халиль опять кивает.

— Избавлю я тебя, Халиль, от всех твоих несчастий. Избавлю, увидишь!

Эмине приподнялась, поцеловала Халиля, потом укусила. Халиль легонько шлепнул ее по щеке.

— До сих пор, Халиль, ты бил меня, дай-ка теперь я разок тебя ударю.

— Ударь!

— Но ты меня побьешь.

— Не побью.

— А если побьешь?

— Ей-богу, не побью.

Пощечина. Звучная пощечина. Это Эмине ударила Халиля.

— Больно, Халиль?

У Эмине заныло сердце, заныло так, как ноет сердце матери. Она потерлась щекой о щеку Халиля, поцеловала его.

— Напрасно я ждала тебя, Халиль. Все ночи впустую прождала. Ты же обещал подать мне знак, засвистеть под окном песенку "Зелло". Взяла бы я тогда свой узелок, и мы ушли бы…

— То дело старое.

— Значит, прошло?

— Прошло.

— Но если я умру, ты будешь плакать. Правда, Халиль? Только не долго. Поплачешь неделю, другую, и забудешь. Может, даже уйдешь из этих мест, да? Непременно уйдешь, чтобы забыть меня.

Забрезжило утро. Эмине поднялась, надела успевшие подсохнуть башмаки, взяла под мышку узелок, и они вышли из сторожки.

Расстался Халиль с Эмине у ее дома, и сразу на душе у него стало тяжело. Почему-то казалось, что он никогда больше ее не увидит. Халиль долго смотрел на угол, за которым скрылась девушка. Смотрел и чувствовал, как болит сердце ее болью, ее страданиями. Только сейчас он понял, каким был жестоким с Эмине, каким слепым, не видел, что ее больше бьют, чем любят. Теперь Халилю стало казаться, что отвернись он на миг — и ее уведут. Она как волна, думал Халиль, которая, пенясь и шумя, ударяется о берег и, словно застыдившись, убегает назад. Ушла Эмине, исчезла, как ударившаяся о берег волна.