Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

В пятидесятом колхозы укрупнили. Ладно. Хорошее дело. Есть где развернуться. Машин прибавилось. Тут бы навалиться всем скопом, чтобы в каждом колхозе были свои мастера высокого урожая. Так нет же, бегут люди на сторону. А почему бегут? Трудодень пустой. В прошлом году и яровые, и озимые посеяли вовремя, сколько надо было по плану. Рассчитались по хлебозаготовкам, а колхозникам — опять получать нечего. Теперь вот сентябрьский Пленум ЦК… Ничего не скажешь, правильное постановление, а только люди что-то, но очень верят. Изверились. Мало ли, говорят, после войны было всяких постановлений да решений. Может, зря не верят? Когда-нибудь должен же быть перелом. Четыре года воевали. Сказать только, четыре года! До Берлина дошли… За что воевали? За землю свою, за жизнь хорошую. Так неужто теперь на своей-то земле жизнь хорошую построить не в силах? Построим. Дай срок… Верить надо. И дело делать. Каждому на своем месте. Только так. Яшмолкин неожиданно поймал себя на мысли, что, не будь семьи, сам бы переехал в колхоз. Назло тем, кто бежит из деревни. Только что бы там он делал? Работал рядовым? Или, на худой конец, возчиком? Так ведь и здесь, обслуживая тракторные бригады, он помогает деревне…

— Явился, неугомонный, — притворяясь сердитой, встретила мужа Майра, пряча усмешку в голубых глазах и, не выдержав, светло улыбнулась. — Наладил свой драндулет?

— Не драндулет, автомобиль марки ЗИС-150, темнота, — отшутился Яшмолкин. Тут же, у порога, он скинул отмытые в калужине мокрые солдатские «кирзяки», поставил в угол.

Жена заботливо стащила с него тяжелый, набухший влагой плащ, подала домашние тапочки.

— Иди, мойся и — за стол. Пельменями угощу.

— Вот это здорово! — Яшмолкин, дурачась, чмокнул жену в щеку. — Умница. Когда же ты успела?

— Да уж успела. Ладно детишки, набегавшись, уснули, а то бы… Иди, иди, автомобилист! — она легонько подтолкнула мужа.

Дождь перестал. В просвете туч робко проклюнулось солнышко, сквозь тюлевую занавеску на окне веселыми зайчиками рассыпалось оно по недавно вымытому, еще влажному полу, по пестрым домотканым дорожкам. Сразу комната стала просторной, по-праздничному нарядной.

Озорной лучик солнца скользнул по пухлому личику разметавшейся на кровати светловолосой девчушки, та забавно сморщила носик, звонко чихнула и проснулась. Заворочался, запыхтел, кулачками протирая глаза, её братик.

— Будь здорова, дочка, — ласково сказала мать. — Вставайте, дети, папа пришел. Сейчас будем кушать.

Накормив семью, Майра взяла чемоданчик, где у нее хранились спортивный костюм, тапочки и еще какая-то мелочь, сунула ноги в резиновые ботики, на ходу схватила с вешалки пальто и, наказав мужу, чтобы не забыл убрать со стола, ушла.

— Нехорошая у нас мама, — ворчит Микале, привычно и ловко перемывая посуду. — Выходной день, а она на работу ушла. Раз выходной, надо отдыхать, правда, дочка?

— А ты? А ты? Ты тоже ходил! — торжествует девочка, высоко подскакивая на пружинах дивана.

— Смотри, свалишься.

— А вот и не свалюсь! А вот и не свалюсь! Не трогай, порвешь! — кидается она к братику, который, пыхтя от натуги, тянет с этажерки стопку журнала «Огонек».

Управившись с делами, Микале глянул на ходики, с хрустом потянулся, зевнул. Вздремнуть бы после сытного обеда — вчера пришел с работы поздно, а сегодня ни свет ни заря — снова в гараж… Да разве они дадут? Они — это трехлетняя Таня и полуторагодовалый Вачий, что с ногами забрались на диван и сосредоточенно разглядывают картинки в «Огоньке». Яшмолкин тоже подсел к детям, просмотрел несколько номеров, вздохнул. Все кроссворды разгаданы еще в прошлом году, а нынче… понадеялся на жену — и остался без «Огонька». Упустили срок подписки. Глупо. Придумали какие-то лимиты. Зачем? Пусть бы выписывали люди что хотят и когда хотят. А что, если попробовать самому составить кроссворд? Идея! Это будет не какой-то, а, скажем, шоферский кроссворд. Чтобы разгадать его, надо знать многое из того, с чем приходится сталкиваться шоферам в своей повседневной работе.

Яшмолкин вооружился карандашом, бумагой, наказал детям не шуметь и, удобно разместившись за столом, задумался. Кардан… Камера… Карбюратор… Тьфу, все на «к». Может, сперва расчертить, а потом по готовым клеткам придумать слова? Интересно…

Увлеченный необычным занятием, Яшмолкин не услышал, как в дверь постучали.

— Можно! — крикнула бойкая Таня.

Вошел коренастый широкоплечий парень со смуглым цыганским лицом и густой шапкой черных как смоль волос. Воротник его белой рубашки был расстегнут, в прорези виднелся треугольник полосатой тельняшки. Флотский ремень, широченные брюки навыпуск, голубоватый якорь на запястье левой руки и небрежно накинутый на могучие плечи пиджак — все выдавало в нем человека бывалого, моряка.