Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Наш Филипыч как-то сказал мне, — вспомнила Качырий. — Главное, говорит, работать на совесть. Опираться на достижения науки и техники, но и учитывать практический опыт, местные условия.

— Верно. Скажи Максиму Игнатьевичу, соседи, мол, челом бьют, семян клевера просят.

— Значит, сам в петлю лезешь? — улыбнулся Бахманов.

— А тебе что, моей головы жалко? Впрягаюсь в одну упряжку с вами, с Харитоновым, с Дорониным… Сообща-то сподручнее тянуть воз, так, Кондратий Силыч?

— Что ж, поднатужимся, глядишь, и вытянем в гору.

В конце недели стряслась беда…

Утром из летнего лагеря прибежала Ведасий.

— Качырий акай, поросята дохнут!.. Из тех, что вчера привезли, восемь поросят пало…

— Беги за Ниной Георгиевной! — распорядилась Качырий, а сама поспешила в лагерь.

Под навесом, на соломе, лежало десятка полтора поросят. У Качырий сжалось сердце. Она тревожно, с жалостью глядела на больных животных, принялась тормошить их — одни пытались отползти, другие лежали, безучастные ко всему, тяжело дыша.

Ондри Япык принес еще одного, молча положил на солому.

— Чем кормили? -резко спросила Качырий.

— Ничего такого не давали, — развел руками старик. — Обратом поили. В кормушках сухой концентрат. Может, травой какой объелись?

Ондри Япык переживал больше всех. Ведь его здесь за старшего оставили, все поголовье ему доверили. Что люди теперь скажут? «Ондри Япыка и близко к лагерю не надо было допускать, кто знает, не доглядел или нарочно чем-нибудь потравил». Как еще за ними доглядывать? За своим поросенком так не ухаживал, даже ночевать домой не ходил…

— Ума не приложу, что с ними приключилось? — говорил он. — С утра хожу подбираю.

Пришла встревоженная Нина Георгиевна, осмотрела кормушки, корытца, обследовала территорию выгульной площадки, но ничего определенного сказать не смогла.

Вызванный из Масканура ветеринарный врач произвел вскрытие, сказал: «Кишечник застужен, чем-то холодным напоили».

К утру следующего дня пало еще тринадцать поросят, остальных удалось выходить.

Кто напоил поросят холодной водой? Как это случилось? Ондри Япык и Ведасий клянутся: мы тут ни при чем, поросята еще с вечера жались в кучу, плохо ели. С вечера? В тот вечер со свинофермы доставили тридцать поросят. Как раз они и заболели, остальные здоровехоньки. Значит, виновных надо искать не в летнем лагере…

Качырий посмотрела на зоотехника. Нина Георгиевна составляет для супоросных маток новый рацион. Вид у нее утомленный, веки покраснели, под глазами залегли синеватые тени. Досталось бедняжке за эти сутки.

Они сидят в крошечном кабинете завфермой. Здесь еще не успели навести порядок, только вымели бесчисленные окурки, смахнули пыль да помыли пол. Обстановка более чем скромная: колченогий стол, покрытый заляпанным чернилами сатином, и два полу рассохшихся стула. С потолка свисают клочья пожелтевших газет, между двойными рамами полно копоти.

Почувствовав на себе взгляд Качырий, Инна Георгиевна оторвалась от дела.

— Фу, какая духота! Сколько раз говорила твоему предшественнику: сделай хоть форточку. Раму не дал выставить — холодно.

— Пойдем в красный уголок, там прохладнее.

Обе перешли в соседнюю комнату, недавно оклеенную голубенькими обоями и сверкавшую чистотой. По радио передавали новые песни марийских композиторов. Женщины заслушались.

— Ты хотела мне что-то сказать?

— Да, — Качырий выключила радио. — По-моему, Нива, виновного надо искать здесь, на ферме.

— Это я знаю.

— Ты кого подозреваешь?

— Пока никого. Дело в том, что позавчера вышел из строя насос. Наладили его только утром.

— А разве в баке воды не было? — Качырий невольно глянула вглубь двора, на старый, глубокий колодец. Неужели поросят напоили колодезной водой, без подогрева?

— Видимо, не хватило.

— Как же Костя, механик, ничего не знает об этом…

— Я тоже не знала. Моторист понадеялся на себя. Лишь утром позвал на помощь кузнеца Микивыра.

— Со свинарками не говорила?

— Спрашивала. Никто ничего не знает.

— Надо же такому случиться… Да еще перед партсобранием. Ну, меня вызвали в райком, а ты-то, Нина, как не доглядела?

— Да разве у меня одна эта ферма!

— Прости, не то говорю… Ой, Ниночка, боюсь я идти на собрание!

— Ты-то при чем, без тебя все произошло.

— За свиноферму я в ответе.

В сенях послышалась какая-то возня, сердитый женский голос: «Айда, иди, иди!» Дверь распахнулась, на пороге показалась заплаканная Орина. Как слепая, она шагнула в комнату и остановилась, уставившись в пол. Но лицу её катились крупные, как горошины, слезы. Стоявшие за её спиной свинарки притихли, с жалостью смотрели на Орину. Только дочка бригадира Кавырли, Чачук, казалась сердитой. На щеках её полыхал гневный румянец, губы были плотно сжаты.