Дмитрий Добродеев - Каирский синдром

Разве так тут было?

Разве так тут было?

Разве так тут было в 71-м?

Здесь была бескрайняя пустыня. Она начиналась под окнами моего дома в Наср-сити и уходила к горизонту. Здесь, на барханах, разворачивался газик-«козел» и рвался по пустынной дороге к Суэцкому каналу, где проходила линия фронта.

Сегодня Гелиополис и Наср-сити слились с аэропортом. Древний город превратился в бескрайний спальный район. Населенный модифицированными египтянами XXI века.

Приняв душ, я пошел на ужин. Сел подальше от немцев, набрав на шведском столе арабскую снедь: бабагануш, тахину, кофту с кебабом, шаурму, таамию (она же фалафиль), лепешки, и, под конец, пахлаву. Умял, запил красным вином «Обелиск». Довольно дорогое вино — качество французского столового, а стоит двадцать восемь евро бутылка.

Живот вспучило — как обычно от арабской пищи: много баклажанов, бобов и масла.

С сигариллой вышел к бассейну: он извивался змеей внутри гостиничного комплекса, подсвечивался и подогревался, а в нем плескались два пьяных англичанина.

Над подсвеченными пальмами, над высоченными корпусами «Сити-Старс» — вечное ближневосточное небо, равнодушно взирающее на древних и новых египтян, на феллахов, гяуров, хабиров, пашей и заезжих туристов.

Я ощутил себя вне времени. Успенский говорил, что мы — не те двурукие и двуногие создания, какими видим себя на фотографии. Если посмотреть на нас в четвертом измерении — временном, — мы превращаемся в гусеницу длиной в годы, вращающую бесчисленными руками и ногами. И это наша перетекающая сущность.

Навязчивое ощущение времени меня томило. Оно мучало всю ночь, терзало бесконечными вспышками бреда, пока я, наконец, не выпил стакан JB и не вырубился. Виски подействовало: живот перестал бурлить, темная южная ночь потекла плавно.

И я вспомнил: Каир 1971-го. Когда я здесь жил, на месте «Сити-Старс» ничего не было. Сразу за стадионом, где потом застрелили Садата, начинался комплекс домов Наср-сити, мой дом был последним, а за ним шла пустыня — вплоть до Суэцкого канала. Здесь же заканчивалась линия «метро» — замусоленного трамвайчика, бегающего с колониальных времен. У остановки сидели на корточках и курили местные работяги.

Иногда к трамваю подходила грудастая нищенка в галабие и протягивала могучую руку:

— Мистер, иддини фулюс, баба кассура, мама кассура (Мистер, дай денег, папа болен, мама болен).

И я под настроение давал ей пару кыршей — пиастров.

В 71-м пиастр (и фунт) стоили дорого. Египтяне жили на зарплату в 13–15 фунтов, а я, имея 69, считался обеспеченным иностранцем.

Смешно, египетский фунт был равен тогда британскому. А за 23 фунта я мог купить на выбор: «Сейко» последней модели, золотую цепочку, перстень с агатом или кожаный пиджак — мечту советского студента. Матерые советские полковники покупали на фунты метровые отрезы гипюра и везли в Россию — чтобы продать через комиссионку.

Итак, 71-й, последняя остановка у Наср-сити, 6.

Садится солнце на другом конце Каира — за Гизой, и зажигаются огни в арабских лавчонках. Для русских хабиров торговцы держат хамсаташар — чекушки с недорогим местным бренди. Полковник Котиков — тот круче: он покупает в аптеке медицинский спирт и смешивает с колой: получается спиртокола. После двух стаканов нервы успокаиваются, и Египет становится для Котикова родным.

Вот он сидит у окна в Наср-сити, пьет спиртоколу. Зрение проясняется. Он видит: дачу под Владимиром, огород и новенькую «Волгу», привезенную из Египта…

Резкий вопль муэдзина выводит полковника из дремы, и он, ругаясь, ложится спать.

Наутро — тяжелое пробуждение. Полковник спускается десяток этажей (лифт не работает), садится в «козлик». Косоглазый солдат Махмуд везет его пустынной дорогой на канал, в Исмаилию, где целый день русские хабиры репетируют с египтянами штурм линии Бар-Лева. Пыхтят. Потеют. И после обеда возвращаются в Каир. Пить хамсаташар.

Дома Наср-сити, 3 и 6, высятся одиннадцатиэтажными махинами на окраине города. Внизу — лавка «Люис» — самое оживленное место в русском ареале. «Люис» — результат опечатки: лавка называлась «Люкс», однако египтянин спутал букву. Теперь и хозяина зовут Люис. Хабиры поговаривают, что он израильский шпион.

Люис — толстый человечек, он ловко нарезает свиную колбасу, заворачивает продукты в бумагу, ставит на прилавок фляжки с бренди и выдает кредит спустившим все фунты советским военспецам и переводчикам. Выдавая продукт, целует собственную руку.