Хидыр Дерьяев: Судьба (книга третья)

— Почему? — закуривая, поинтересовался Клычли.

— Тени мало, деревьев нет А детишкам свежий воздух нужен. На солнцепёке, что ли, прикажете им играть?

— Тени мало, это верно, — согласился Клычли. — А где я тебе деревья найду, скажи, пожалуйста, ишан-ага?

— Я их без тебя нашёл, — сказал Черкез-ишан. — За городским садом двор есть — лучше не придумаешь.

— С деревьями?

— С пеньками!

— Ладно, посмотрим этот твой двор — потом решим, что делать.

Черкез-ишан погладил ладонью свежевыбритую голову.

— Трудно в интернат детей набирать, — пожаловался он.

— Сколько их у тебя сейчас?

— Одиннадцать.

— Мало. А в аулах сирот полно, байскими объедками питаются. Надо привезти их в интернат.

— Тебе, председатель, легко! — возмущённо сказал Черкез-ишан. — Приказывать и я могу, а ты попробуй сделать.

— Сделаю, если меня поставят командовать народным образованием, а тебя в подпаски отправят! — усмехнулся Клычли.

— Много ты наделал! — проворчал Черкез-ишан. — Что. мы не привозим детей, что ли? И по двадцать штук было и больше. Не живут они у нас — рот в чём беда.

Объедками, говоришь, байскими питаются. А мы что им предлагаем — триста граммов хлеба да пустой суп? Знаешь, что они говорят, сироты твои? У бая, мол, и кормят досыта и суп вкуснее. И убегают.

— Отпускать не надо.

— Сторожа, может, специального завести? За ними не уследишь — как вода сквозь пальцы. В общем, трудно, товарищ председатель.

— Где легко? — сказал Клычли. — Нынче, ишан-ага, кругом трудно. За что ни схватишься, всё с самого начала начинать нужно.

Пока они разговаривали, милиционер успел вернуться вместе с Узук. В длинном коридоре Ревкома толпились туркмены, приехавшие из аула по разным делам. Взгляды, которыми они провожали Узук, были далеко не дружелюбны. Молодая женщина чувствовала эту неприязнь и зябко куталась в халат, торопясь поскорее пройти мимо.

Они подошли уже к двери председателя ревкома, когда милиционера кто-то окликнул. Милиционер обернулся, ища глазами. В этот момент на Узук, оскалясь, бросился Аманмурад. Узук вскрикнула от испуга и толкнула дверь. От горячего удара в спину она покачнулась, сделала несколько мелких шажков и упала прямо под ноги вскочившему Черкез-ишану. Вслед за ней, размахивая окровавленным ножом, вломился Аманмурад.

Только на секунду он встретился глазами с Черкез-ишаном и прочёл в них свою смерть. Черкез-ишан выстрелил в упор. Но, видно, крепко молил кто-то бога за косоглазого Аманмурада — он только вздрогнул и взмахнул ножом. Клычли цепко обхватил его. Он рвался, как безумный. Подскочил Сергей. Ломая руку, вывернул нож.

Черкез-ишан трясущимися руками примащивал свою белую папаху под голову Узук. Глаза его были полны слёз. Она дышала трудно, с хрипом, розовая пена пузырилась в уголках её губ.

Когда Клычли и Сергей, сдав Аманмурада охране, вернулись назад, Узук приоткрыла глаза. Слабое подобие улыбки скользнуло по её лицу.

— Это вы? — чуть слышно прошептала ома. — Значит… теперь… я не умру…

— Немедленно в госпиталь! — приказал Клычли, смахивая со лба крупные капли пота. — Я сейчас позволю им!

Узук уложили в фаэтон, который только что привёз её сюда, — здоровую, молодую, полную жизни. Черкез-ишан примостился рядом, поддерживая голову молодой женщины.

На полу осталась лужица крови — такая маленькая, потемневшая, уже густеющая лужица…

В дверь заглянула уборщица с ведром и тряпкой в руке. Сергей и Клычли, как по команде, вздохнули и вышли в коридор.

Конец третьей книги

Джадиды (букв. новые) — в Средней Азии — последователи реакционного пантюркистского движения. После февральской революции стали создавать своя буржуазно-националистические организации — Шура-и-Ислам, младобухарскую и младохивинскую партии. Выступили против Октябрьской революции и Советской власти и были впоследствии разгромлены.

Зулькарнейн — двурогий, прозвище Александра Македонского.

В романе частично использованы материалы воспоминаний С. Гейвандова, Ф, Ткачука, С. Тимошкова, И. Ефимова и др., опубликованные в сборнике «За Советский Туркменистан» (Ашхабад, 1963 г.) — Автор.

Месгап — палочка для очистки зубов.