Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья)

Огульнязик могла бы рассказать, что первое время сама царапалась, как барханная кошка, и гнала от себя ишана, пока наконец не уступила, подчинившись неизбежному. Однако ишана хватило не надолго. Стыдно было, не хотелось вспоминать, как потом сама ластилась к нему — иного выхода не видела, а заводить, по примеру других женщин, любовников ей претило. Ещё спустя какое-то время она стала едко издеваться над ишаном, не упуская случая высмеять его старческое бессилие. Если у него и появлялось желание приласкать молодую жену, она демонстративно запирала перед ним дверь. Ишан стучал в дверь посохом и грозил строптивице земными и небесными карами. А она, зло посмеиваясь, советовала ему навестить старшую жену. Или пригласить в свою келью одну из богомолок — у него на этот счёт есть, мол, немалый опыт. Ишан уходил, ругаясь, а она, давясь сухими рыданиями, бросалась ничком на постель, металась как в огне, рвала зубами подушку, готовая растерзать весь мир.

Нет, об этом не хотелось ни рассказывать, ни вспоминать. Зачем окупаться в тот мутный поток, из которого только что вынырнула? Зачем трогать ссадину, чуть затянувшуюся розоватой кожицей? Но всё же она сказала:

— Советует мне монахиней стать. А я и без его советов живу, как монахиня! Но не хочу, понимаешь, не хочу, чтобы так и прошла вся моя жизнь!..

Это был вопль измученной души. И Берды серьёзно кивнул.

— Правильно говорите. Дважды человек не приходит на этот свет…

— Да хотя бы и дважды приходил! — перебила его Огульнязик. — Всё равно не хочу быть монахиней! Не надо мне золота и серебра, не надо шёлков и бриллиантов, — пусть будет только то, что дано от бога каждому человеку! Я жить хочу! Жить, а не смотреть на жизнь со стороны, не читать о ней в книгах!

Берды чувствовал, что скажи он слово — и Огульнязик, не задумываясь, кинется ему на шею. Но он ни за что не произнёс бы сейчас этого слова. Его немного пугала неистовая откровенность молодой женщины, и в то же время он испытывал к ней что-то похожее скорее на благодарное обожание, нежели на желание обладать.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Двадцать три, — сказала она.

— Совсем немного. А с виду вообще больше девятнадцати не дашь.

— Не объёмом тяжёл сосуд, а содержимым. За эти годы я пережила столько горя, что на добрых три жизни хватит.

— Считайте, что с сегодняшнего дня солнечный луч упал и на вас.

— Ой, не знаю, Берды!

— Я знаю! Возвращайтесь пока к себе и ждите. Я должен сходить в город. Если белые ушли, забору вас в Мары. Это и будет первым шагом на пути к свободе.

— А если они не ушли?

— Тогда отвезу вас в Байрам-Али.

— А ты скоро придёшь назад?

— Скоро, если не попадусь.

Огульнязик легко дотронулась до его руки, голос её прозвучал умоляюще:

— Может быть, не стоит ходить?

— Не беспокойтесь, Огульнязик, я везучий, — сказал Берды, поняв её движение. — Правда, один раз попался, но тогда вы меня выручили. На всю жизнь я вам благодарен за это. Всё время с тех нор о вас думаю. Глаза закрою ночью — женский образ встаёт, ваш образ. Пальцы ваши вижу. Нежные пальцы, они самые тонкие узоры ковра могут выткать, но я представляю их сильными, как пальцы Рустама — ведь они сломали железный запор на моей темнице!

Зардевшись, Огульнязик возразила:

— Скорее уж можно сравнить меня с Гурдаферид, которая вышла на бой против Сохраба, но сама была побеждена им.

Берды, конечно, не знал в деталях царственной поэмы великого Фирдоуси, поэтому смысл слов Огульнязик не дошёл до пего, и он сказал:

— Не знаю, о кем вас сравнивать, но не сомневаюсь, что сердце ваше подобно полноводному озеру, из которого берёт своё начало река благородства.

Огульнязик чуть дрогнула веками и снова опустила их на влажно блестящие глаза.

— Не хвали меня слишком сильно, Берды. Я не стою похвал. Поступила так только потому, что пожалела твою молодость. За это меня и объявили безумной.

— Оказывается, вы пострадали из-за меня? — воскликнул Берды, которому только сейчас стала ясна истина. — Значит, я вдвойне ваш должник! Я перед вами в таком долгу, что за всю жизнь мне не расплатиться.

— Разве доброе участие предполагает оплату? — грустно произнесла Огульнязик, закрывая яшмаком лицо. — Добро по расчёту — скорее зло, чем добре… Тебе известно что-нибудь об Узукджемал?

Берды не хотелось говорить на эту тему и он коротко ответил:

— Кажется, она умерла.

Огульнязик заметила безразличие, с которым это было сказано, и ей почему-то стало неприятно.