Василий Ардамацкий: Последний год

Позавтракав, он встал из-за стола и начал ходить по комнате мелкими, скользящими по мягкому ковру шажками. Его что-то знобило, болела голова. Он подошел к голландской печке, приложил ладонь к изразцовым плиткам, разрисованным петухами, и отдернул, обжегшись. С суеверным страхом подумал: не заболевает ли? Ведь если больным встретишь Новый год, потом весь год будешь в недугах.

За спиной у него скрипнула дверь, это граф Фридерикс. Только он может входить без предупреждения.

— С добрым утром, ваше величество, — старческим невнятным голосом произнес министр двора.

Николай кивнул не оборачиваясь, ему не хотелось затевать разговор со стариком, у которого на все времена две неизменные темы: земельные угодья двора да непомерные траты великих князей. И только если разойдется, услышишь от него тысячу раз слышанное про то, как и что славно было при батюшке Александре.

Николай оглянулся на него, и ему вдруг стало жаль старика. Положив на стол папку с бумагами, он ссутулясь стоял возле стола, опираясь на него рукой, его уже плохо держали ноги. Обвислые щеки, оттопырясь, лежали на высоком вороте мундира. Широкие погоны с царским вензелем сползали с плеч. Преданно смотревшие на него выцветшие глаза слезились. Вот уж кто истинно предан ему и престолу. Этот и умрет, как верный пес, на дворцовом пороге.

Николай подошел к столу и, взглянув на папку с золотым вензелем, спросил:

— Есть что-нибудь сверхсрочное, Владимир Борисович?

— Как всегда, не читал, ваше величество, — ответил Фридерикс, склонив седую голову и покорно смотря на царя из-под белых кустистых бровей. — Генерал Алексеев у себя, — добавил он, напоминая царю его неизменный утренний распорядок.

Когда Николай вошел в кабинет Алексеева, тот, оторвавшись от бумаг, поднял расстроенное лицо и быстро встал, на его груди качнулись витые аксельбанты и два креста.

— Со счастливым возвращением, ваше величество, — сказал он без особой почтительности, сказал, будто негромко скомандовал. Такой уж у него характер — редко кто видел улыбку на его вечно сердитом лице. Даже своим внешним обликом он как бы говорил всем, что он весь в войне, только об этом думает, только об этом склонен разговаривать, а тут радоваться нечему.

Они поздоровались. Царь сел в свое кресло с именным вензелем на спинке и, посмотрев на заваленный картами и бумагами стол, ощутил привычную тревогу — ну что там еще стряслось?

Как всякий дилетант, слепой волей судьбы поставленный над знающим дело человеком, Николай уважал Алексеева и не очень любил. Но когда ему со всех сторон шептали: «Алексеев не справляется», он молчал — знал, что в его окружении Алексеев единственный, кто знает войну и кто всегда говорит ему правду. Жена последнее время тоже настроена против Алексеева, уверяет, что он лезет в политику и заискивает перед левыми, но Николай не реагирует на это, знает — жене шепчут про Алексеева те же, что шепчут и ему.

Алексеев четко произнес глуховатым баском, будто прочитал из сводки:

— За истекшие сутки, ваше величество, ничего существенного не произошло.

Это была не полная правда, но Алексеев решил не портить монарху предновогодний день и договорился об этом с другими штабными генералами, которых царь пожелает сегодня выслушать. Отрезая всякую возможность конкретного разговора о войне, Алексеев подал царю лист бумаги с крупно напечатанным текстом:

— Это ваше новогоднее послание войскам… Все фронты его уже получили и сегодня зачитывают перед строем и в окопах.

Царь взял бумагу и стал читать.

«…Минул 1915 год, полный самоотверженных подвигов Моих славных войск. В тяжелой борьбе с врагом, сильным числом и богатым всеми средствами, они и сломили его и своей грудью, как непреоборимым щитом родины, остановили вражеское нашествие…»

Он поднял взгляд на генерала, собираясь возразить: совсем недавно на фронте он говорил солдатам, что враг истощен… Но тут же передумал — к чему затевать этот разговор, если послание уже зачитывают на фронтах? И продолжал читать дальше.

«…Помните, что без решительной победы наша дорогая Россия не может обеспечить себе самостоятельной жизни… без победы не может быть и не будет мира… Я вступаю в Новый год с твердой верой в милость божию, в духовную мощь и непоколебимую твердость и верность всего русского народа и в военную доблесть Моих армий и флота…»

Он вернул послание Алексееву и, смотря в окно, за которым медленно падал редкий снег, сказал: