Франц Таурин - Каторжный завод

Но Зуев смолчал.

— Ты не наш! — сурово сказал вальцовщик. — Ты перелетная птаха. А нам жить здесь. Дети у нас. Их тоже порешат!

По толпе пробежал ропот. Иван понял, что остался один.

— Уходи, паря, — сказал Мукосеев. — Вязать тебя руки не подымаются. Уходи, покудова жив…

Герасим взял Ивана за рукав, вывел из толпы.

Иван шел послушно за ним и вдруг остановился, вырвал руку.

~~ Пойдем! — сказал Герасим, — Плетью обуха не перешибешь! Не пришло еще наше время… Беги по задворкам ко мне, напой коня, я Настю приведу.

…Пришел Герасим один.

— Не судьба тебе, Иван… Лежит Настя. Езжай сам, пока казаки не осмелели.

— Не хочет!

— Без памяти она… Жива бы осталась…

Герасим подвел Ивана к телеге, чуть не силою усадил, дал вожжи в руки, открыл ворота…

На другой день к вечеру прискакал из Нижнеудинска исправник.

Пересчитал зубы дневальному, упустившему убийцу; похвалил пристава, сразу же наутро посадившего под замок Герасима Зуева и вальцовщика Никона Мукосеева, на которых доказали, что они разговаривали с Еремеем Кузькиным и пособили ему скрыться, и вызвал из Иркутска казачью сотню.

Насчет казаков особенно настаивал Тирст, насмерть перепуганный ночным набатом. Когда ему доложили об убийстве Запрягаева, Тирст побледнел, поняв, как близко ходила смерть.

И тут же поспешил к себе в кабинет, достал из потайного ящика бумагу о беглом каторжнике Иване Соловьеве, сжег ее в печи и размешал кочергою пепел.

Отец Амвросий тоже струхнул и, не веря своей памяти, заглянул в церковную книгу. И только удостоверясь, что записи о бракосочетании Еремея Кузькина с Настасьей Скуратовой в книге нет, вздохнул облегченно.

Вместе с казачьей сотней из Иркутска прибыл стряпчий Ярыгин. Он передал Тирсту приказ Лазебникова «соплей не распускать!» и, что для Тирста было не в пример важнее, вручил заказ «Ленского золотопромышленного Общества» на шесть тысяч пудов рельсов для постройки на Бодайбинском прииске узкоколейной железной дороги. Заказ с соответствующим денежным задатком. Когда обрадованный Тирст рассыпался в благодарностях, Ярыгин пояснил, что в завод выезжает ревизор Горного отделения и что, пока вся эта канитель не уляжется, жалованье рабочим надо выплачивать не железом, а серебром.

Несколькими часами позднее прибыл в завод ревизор Горного отделения подпоручик Дубравин.

Сразу по приезде подпоручик отправился на дом к бухгалтеру Мельникову. Единственному человеку в заводе, с которым можно было поговорить по душам.

И лучше бы не ходил.

Мельников, увидя подпоручика, пошатываясь, встал из‑за стола.

— Искателю правды наше почтение! — И, заключив Дубравнна в объятия, уткнулся мокрой, бородой в его лицо.

От Мельникова несло перегаром. Наполовину опорожненный штоф стоял на столе рядом с миской соленых груздей и грудой толстых ломтей черного хлеба.

— Честь и место! —воскликнул Мельников и с пьяной ухмылкой потащил подпоручика к столу.

— Хозяйка! —Мельников грохнул кулаком. — Принимай гостя!

Из соседней комнаты вышла сухонькая седая женщина и сказала с укором:

— Василий Федотыч! Хоть при людях посовестись.

— Не перечь! Не зря ума пью. Поминки справляю но светлой памяти мерзавцу Севастьяну Лукичу… Мир праху его!.. Давай выпьем, ваше благородие! — трясущейся рукой наполнил свой стакан и поставил перед Дубра–В1ШЫМ.

— Василий Федотыч, я выныо, — сказал подпоручик, — а вам не надо бы больше. Я поговорить с вамп при–Чшел… посоветоваться.

— Посоветоваться? — протянул Мельников и, упираясь тяжелыми кулаками в столешницу, замотал головой, подметая бородою хлебные крошки. — Опять приехал Тирста за хвост ловить?.. Не ухватишь… хвост у него лисий.

— Василий Федотыч, я понимаю, вы вправе осуждать меня…

— Помолчи! —трезвея от злости, оборвал его Мельников. — Что ты снова пришел душу мне бередить? Я на тебя, как на человека, надеялся. Какие козыри тебе в руки дал. Роман Часовитин, это тебе что, не козырь!.. А ты что?.. Про… все дело… Заявился гоголем… корпуса горных инженеров подпоручик! Не корпуса ты, а отставной козы барабанщик!.. Пей, что ли!

Подпоручик машинально протянул руку к стакану и выпил до дна.

Беспрекословное повиновение подпоручика, казалось, смягчило Мельникова. Подперев голову рукой, он устало закрыл воспаленные глаза. Потом мотнул головой, как бы отгоняя тяжелые мысли. Но во взоре его, устремленном на Дубравжна, застыла холодная злая тоска.