Франц Таурин: Каторжный завод

— Ну, коли так, с богом! — сказал вахмистр.

Липатыч вытянул вдоль спины широкозадого гнедого мерина, и подводы одна за другой запылили по наезженной дороге.

Вахмистр проводил их взглядом, пока они, свернув на плотину, не скрылись за углом амбара.

Севастьян Лукич потирал руки.

Все складывалось как нельзя лучше. Полицейскому приставу он, конечно, не сказал, что знает, кому предназначен тайно присланный из Иркутска паспорт. Пообещал только приложить особое старание, чтобы не допустить побегов.

Пристав прочитал вахмистру секретную бумагу, поступившую от иркутского полицмейстера. В бумаге было сказано, что в доме ссыльного поляка кондитера Заславского обнаружена тайная мастерская по изготовлению фальшивых паспортов. Далее сообщалось, что по имеющимся в полиции сведениям один паспорт переправлен в Николаевский завод. Приставу вменялось в обязанность установить особое наблюдение за ссыльными поляками, проживающими в заводской слободе, и принять надлежащие меры к предотвращению побегов.

У Запрягаева за долгие годы службы выработался нюх.

Как только пристав прочел, что паспорт изготовлен в Иркутске ссыльным поляком, вахмистр сразу насторожился и тут же вспомнил о подозрительно быстро возникшей дружбе Юзефа Ковальского с Еремеем Кузькиным. Когда, же узнал, что в паспорт вписана женщина, то уже нимало не сомневался, для кого переслан паспорт.

«Такую бабу умыкнуть хочешь, варнак!» —злобился вахмистр.

Теперь не только служебное рвение, но и свой интерес побуждали Севастьяна Лукича к немедленным и решительным действиям. Тут весьма кстати приключилась заваруха в литейной мастерской. Запрягаев склонен был попугать Юзефа Ковальского плетьми, надеясь угрозою порки развязать ему язык. Но Тирст пороть поляка не дозволил. Пришлось ограничиться тем, что посадили его под замок. Будучи уверен, что из самого Кузькина ни кнутом, ни пряником ничего не выжмешь, Запрягаев вознамерился навалиться на Настасью. Бабу легче на испуг взять. Ему уже рисовались заманчивые картины, как он, изъяв паспорт, изобличит Кузькина в подготовке побега и, после знатной порки, упечет его снова на каторгу, а тогда… тогда Настасье некуда будет больше прислониться, кроме как к нему — Севастьяну Лукичу.

Но чтобы взять Настасью на испуг и заставить открыться во всем, надлежало на некоторое время удалить из слободы ее муженька.

Запрягаев доложил Тирсту о своих подозрениях и попросил отправить Кузькина по заводским делам куда‑либо на два–три дня.

— Сбежит! — усомнился Тирст.

— Не извольте беспокоиться, Иван Христпаныч, — отвечал с уверенностью Запрягаев. — Он на крепкой цепочке. А конец ее у меня в руках. Надо только так, чтобы не заподозрил чего.

Было решено отправить Кузькина в Кежму проверить добротность руды в новом забое.

Когда последняя подвода, на которой восседал Еремей Кузышн, скрылась за углом амбара, у Запрягаева зашевелились сомнепия: а вдруг почуял беду варпак?.. вдруг убежит?..

Не убежит, бабу не бросит… А и убежит — не велика нотрата, туда ему и дорога… Свою пулю словит, свою петлю найдет… Наотасья‑то останется!..

Но эти мысли для службы вредные, и Севастьян Лукич их немедля подавил. Да и ни к чему такие мысли.

Он рассчитывал схватить оба горошка на ложку.

Начинало смеркаться, когда Запрягаев, прихватив с собою одного казака, заявился в дом к Насте.

Настя сразу узнала казака. Это был тот самый чубатый детина, который гонял ее голую — по берегу пруда. На загорелой щеке приметно выделялся свежий шрам. Да, это был тот самый чубатый казак…

И это случайное совпадение почему‑то больше встревожило Настю, чем даже неурочное посещение Запрягаева.

Но тревоги своей Настя не выказала. И глаз не опустила перед Запрягаевым, который смотрел на нее (почему‑то!) с ехидной усмешкой. Глафира перепугалась насмерть и, не выходя из своего угла, то крестилась, то молча кланялась, хотя ее никто и не замечал.

— Проворонила своего соколика! — сказал, наконец, Запрягаев и раскатисто захохотал. — Чего уставилась? Убег твой Кузькин! Плохо, знать, миловала. Пошел слаще искать.

Настя отвернулась, чтобы глаза не выдали ее.

«Дешево купить хочешь!» А вслух сказала глухо, словно через силу:

— Бог ему судья… Моей вины перед ним нету, — и вытерла рукавом сухие глаза.

Но обмануть Запрягаева было не так‑то легко.

«Стало быть, паспорт у нее», — понял он. Прошел вперед, по–хозяйски плотно уселся под образа и уже другим голосом — жестким, казенным — приказал, стукнув кулаком но столу: