Агата Кристи: Хлеб Гиганта

Музыка нарастала, вздувалась водоворотом. Из выгнутого металлического горла непонятных инструментов шел клокочущий низкий рев. А надо всем этим беспокойно дрожала одна пронзительно-сладкая нота — хрустальным звоном тысячи подвесок...

Далее следовала «Сцена с Небоскребами» — перевернутый вверх ногами Нью-Йорк, словно увиденный на восходе солнца с высоты кружащего аэроплана.

Между тем странная дисгармония нарастала, ритм становился угрожающе монотонным. И вот наконец он достиг своего пика — гигантской монтажной сборки, — и тысячи людей со стальными лицами выстроились в Гигантского Коллективного Человека.

Затем сразу последовал эпилог. Антракта не было, свет не зажигали.

Теперь звучала лишь одна часть оркестра, рождая чистые, звенящие звуки, обозначаемые в духе времени современным словом «стекло». Занавес растворился и превратился в туман... туман разбился на брызги... внезапный блеск заставил зажмуриться...

Лед. Один лишь лед. Величественные айсберги и ледники. А на самой вершине ледяного пика — маленькая фигурка: спиной к залу, лицом к ослепительному свету, символизирующему восход солнца. Смешная тщедушная фигурка человека.

Сияние возросло и достигло белизны фотовспышки. Руки инстинктивно метнулись к глазам, словно от боли. Стекло еще раз прозвенело высоко и сладко — треснуло — и вдруг разбилось, разбилось в буквальном смысле, на тысячи звенящих осколков.

Занавес упал. Зажегся свет.

С непроницаемым лицом Себастиан Левинн выслушивал поздравления и принимал нападки.

— Итак, Левинн, на этот раз никаких полутонов, как вы и хотели?

— Чертовски удачное шоу, старина Хотя, видит Бог, я ничего не понял.

— Гигант, говорите? Верно. Все мы, так или иначе, живем в эпоху машин.

— Ах, мистер Левинн, страшно даже вслух произнести! Мне теперь сниться будет этот страшный стальной Гигант!

— Машина как Гигант, способный вас поглотить? Недалеко от истины, Левинн. Надо возвращаться к Природе. Кто этот Гроен? Русский?

— Да, кто он? В любом случае он гений. Теперь большевики могут похвалиться тем, что произвели на свет хотя бы одного композитора.

— Стыдно, Левинн! Вы становитесь большевиком. Коллективный человек. И коллективная музыка.

— Ну что ж, Левинн, желаю вам удачи. Не могу сказать, что мне понравилась эта чертова какофония, которую нынче называют музыкой, но это — отличное шоу.

В числе последних подошел невысокий пожилой человек и слегка поклонился. Одно плечо у него было немного выше другого.

— Предложите мне выпить, Себастиан? — спросил он с утвердительной интонацией.

Левинн кивнул. Пожилым человеком был Карл Бауэрманн, самый известный в Англии музыкальный критик. Вместе они проследовали в личный кабинет Левинна и расположились в креслах. Левинн принес гостю виски с содовой и вопросительно посмотрел на него. Ему не терпелось услышать приговор.

— Итак?

Бауэрманн помолчал минуту-другую. Затем медленно произнес:

— Я стар. Есть вещи, от которых я получаю удовольствие. Есть и другие, как, например, современная музыка, от которых я удовольствия не получаю. Но несмотря ни на что, я узнаю гения. Есть, есть шарлатаны — попиратели традиций, считающие, что подобным образом можно добиться успеха. Их сотни, но среди них один — настоящий творец, он идет в будущее смело и дерзко.

Бауэрманн сделал паузу, затем продолжал:

— Да, я узнаю гения при встрече. Он может мне не понравиться, но я не пропущу его. Гроен, кем бы он ни был, гений. Это музыка будущего...

Он снова замолчал. Левинн ждал, не перебивая.

— Я не знаю, будет ли ваша затея иметь успех. Думаю, что будет. Но произойдет это скорее благодаря вам, благодаря вашему дару заставить публику принять то, что вы хотите. Таков ваш талант. Вы сделали из Троена тайну — полагаю, это часть вашей рекламной кампании.

Он в упор посмотрел на Себастиана

— Я не хочу вмешиваться в ваши дела. Скажите мне одно — Гроен англичанин, я прав?

— Да. Как вы узнали?

— В музыке невозможно перепутать национальность. Да, он многое перенял от русской новаторской школы, однако, как я уже сказал, национальность невозможно перепутать. Были и до него пионеры, пытавшиеся в виде эксперимента создать то, что ему удалось завершить. У нас в Англии есть своя школа — Холст, Воэн-Уилльамс, Арнолд Бах. Во всем мире музыканты всегда стремились — и в последнее время им удалось приблизиться — к новому идеалу, к своего рода Музыкальному Абсолюту. Этот человек словно продолжил творчество того юноши, который был убит во время войны. Как его звали? Дейер. Вернон Дейер. Да, ему прочили большое будущее.