Роберт МакКаммон: Песня Свон. Книга первая.

– Никакого! – сказал Джош.

Расти посмотрел в затянутое пленкой окно.

– Господи, я надеюсь, что я проживу достаточно долго, чтобы снова увидеть, как восходит солнце, и снова иметь возможность отравлять себя сигаретами.

Джош рассмеялся, и Расти тоже хихикнул. Свон улыбнулась, но ее улыбка быстро исчезла.

Она чувствовала, что претерпела сильные изменения от маленькой девочки, которая вместе с матерью вошла в магазинчик Поу–Поу Бриггса. Третьего ноября ей исполнится десять лет, но уже сейчас она чувствовала себя по–настоящему старой – словно бы ей было по меньшей мере тридцать. И при этом она так мало знала! – думала она. До того самого плохого дня ее мир был ограничен мотелями, трейлерами и маленькими грязными домишками. На что же был похож весь остальной мир? заинтересовалась она. И что осталось от него теперь, когда тот плохой день наступил и прошел?

Мир будет существовать, пусть и измененным,– сказала Леона. – О, Господь заставил мир сильно завертеться. Он наделил многих людей здравым смыслом и душой,– людей, таких же, как ты, может быть.

И разговаривая, и просто сидя, она думала о Поу–Поу Бриггсе. Там тогда произошло кое–что, о чем она не хотела слишком много думать, но сейчас она хотела узнать, что же это значило. Она не чувствовала ничего особенного. Она просто ощущала себя уставшей, разбитой и пыльной, и когда она позволила своим мыслям обратиться к маме, все, что она хотела потом сделать – это упасть и заплакать. Но она так не сделала.

Свон хотела больше знать обо всем – научиться лучше читать, если можно будет найти книги; задавать вопросы и учиться слушать, учиться думать и находить причины для всего. Но ни в коем случае она не хотела вырасти, потому что она боялась мира взрослых; для нее взрослый – это был забияка с жирным животом и слабым желудком, который затаптывал ее садики прежде, чем они успевали разрастись.

Нет, решила Свон. Я хочу оставаться такой, какая есть, и никто не затопчет меня, а если попытается, то просто насажает себе множество шипов.

Расти смотрел на ребенка, пока помешивал разогревающийся обед из собачьей еды; он заметил, что она в глубокой сосредоточенности. – Пенни за твои мысли,– сказал он, и щелкнул пальцами правой руки, извлекая между большим пальцем и указательным монету, которую уже прятал в руке. Он кинул ее Свон, и она поймала ее. Она увидела, что это не пенни. Это был медный жетон размером с четвертак, и на нем над улыбающимся лицом клоуна было написано: “Цирк Райделла”.

Свон заколебалась, посмотрела на Джоша, а потом обратно на Расти. Наконец решилась сказать:

– Я думаю… о завтра.

И Джош сидел, прислонившись спиной к стене, слушая пронзительный вой ветра и надеясь, что они как–нибудь все же смогут преодолеть жестокий коридор многих “завтра”, который простирается перед ними.

Гимназия Высшей школы Хоумвуда стала госпиталем, и персонал Красного Креста и Армии США доставил сюда генераторы, которые обеспечивали электрификацию.

Изможденный врач Красного Креста Эйшельбаум провел Сестру и Торсона через лабиринт людей, лежавших на койках и на матрасах на полу. Сестра прижимала к себе дорожную сумку; она не отходила от нее далее чем на пять футов за последние три дня, с тех пор, как их ружейные выстрелы услышала группа часовых. Горячие кукурузные лепешки, рис и кофе, от которого поднимался пар, показались Сестре языческими деликатесами.

Ее привели в одноместную палату в здании, помеченном “Новоприбывшие” и вверили медсестре в белом костюме и маске, которая раздела ее и приложила к телу счетчик Гейгера. Медсестра отпрыгнула назад на три фута, когда счетчик зашкалило. Сестру натерли какой–то белой крупнозернистой пудрой, но счетчик по–прежнему кудахтал, как гневная курица. Еще с полдесятка чисток опустили показания счетчика в приемлемые границы, но когда медсестра сказала: – Мы должны избавиться от этого,– и взялась за дорожную сумку, Сестра схватила ее за шею сзади и спросила, хочет ли она еще жить.

Два доктора Красного Креста и пара армейских офицеров, походивших бы на бойскаутов, если бы не синевато–багровые ожоги на лицах, не смогли отнять сумку у Сестры, и наконец доктор Эйшельбаум убрал руки и крикнул:

– Тогда хоть почистите эту чертову сумку!

Дорожную сумку терли несколько раз, и порошок щедро насыпали поверх ее содержимого.

– Только держите эту проклятую сумку закрытой, леди! – кипятился Эйшельбаум. Одна сторона его лица была покрыта синими ожогами, и он не мог видеть одним глазом. – Если я хоть раз увижу ее открытой, она попадет в печь для сжигания мусора!