Эрих Ремарк - Триумфальная арка

– Тебя кто-нибудь видел?

– Нет. Возле «Озириса» никого не было.

– А где-нибудь еще?

– В Булонском лесу какой-то человек прошел по лужайке. Но все уже было кончено. Он лежал в машине. Снаружи можно было видеть только меня и машину. Меня рвало. Ничего особенного, могло стошнить после выпивки.

– Что ты сделал с его вещами?

– Закопал. Монограммы и этикетки срезал и сжег вместе с документами. У меня остались только деньги и багажная квитанция. Он еще вчера выписался из отеля и собирался уехать сегодня утром.

– Черт возьми! Действительно повезло! Остались следы крови?

– Никаких. Крови почти не было. В «Принце Уэльском» я уже рассчитался. Чемодан привез сюда. Люди, с которыми Хааке был связан в Париже, скорее всего подумают, что он уехал. Если забрать багаж, от него не останется и следа.

– Его хватятся в Берлине и пошлют запрос местным властям. – Если получить багаж, никто не сможет узнать, куда он уехал.

– Узнают. Ведь он не использовал свое место в спальном вагоне. Билет ты уничтожил?

– Да.

– Тогда сожги и квитанцию.

– Ее можно переслать в багажную экспедицию и распорядиться отправить чемоданы до востребования в Берлин или куда-нибудь еще.

– Нет смысла. Лучше сожги. Не надо слишком хитрить. Это только насторожит полицию. А так выходит очень просто, исчез человек, и все. В Париже это бывает. Если начнется следствие, возможно, удастся выяснить, где его видели в последний раз. В «Озирисе». Ты заходил туда?

– Зашел на минуту. Я его видел, он меня – нет. Потом дожидался его на улице, там нас никто не видел.

– Могут справиться, кто был в то время в «Озирисе». Роланда, пожалуй, вспомнит, что ты заходил.

– Я бываю там часто. Это еще ни о чем не говорит.

– Лучше, чтобы тебя не допрашивали. Эмигрант, без документов. А Роланда знает, где ты живешь?

– Нет. Но она знает адрес Вебера. Он у них официально практикующий врач. Впрочем, Роланда скоро уходит из «Озириса».

– Все равно будет известно, куда она уехала. – Морозов налил себе рюмку. – Равик, по-моему, тебе нужно скрыться на несколько недель.

Равик посмотрел на него.

– Легко сказать, Борис. Но куда?

– Куда угодно, лишь бы можно было затеряться в массе людей. Поезжай в Канн или в Довиль. Сезон в самом разгаре – поживешь тихо и незаметно. Или в Антиб. Там ты все знаешь. Никто не спросит у тебя паспорта. А я всегда смогу справиться у Вебера или Роланды, разыскивала ли тебя полиция как свидетеля. Равик отрицательно покачал головой.

– Самое лучшее – оставить все как есть и продолжать жить, словно ничего не произошло.

– В данном случае ты не прав.

Равик посмотрел на Морозова.

– Нет, я останусь в Париже. Я не хочу бежать. Иначе я не могу поступить. Неужели тебе это непонятно?

Морозов ничего не ответил.

– Прежде всего сожги квитанцию, – наконец сказал он.

Равик вынул бумажку из кармана и сжег над плоской медной пепельницей. Морозов вытряхнул пепел в окно.

– Так, с этим покончено. У тебя осталось еще что-нибудь от него?

– Деньги.

– Покажи.

Морозов осмотрел кредитки.

– Что ж, деньги как деньги. Их вполне можно использовать. Что ты собираешься с ними делать?

– Пошлю в фонд помощи беженцам, не открывая своего имени.

– Разменяешь завтра, пошлешь через две недели.

– Хорошо.

Равик спрятал деньги. Складывая бумажки, он вдруг подумал, что не так давно брал руками еду. Он взглянул на свои ладони. Странно, что только не лезло ему в голову сегодня утром. Он взял еще ломоть свежего черного хлеба.

– Где мы поужинаем? – спросил Морозов.

– Да где угодно.

Морозов посмотрел на него. Впервые за весь день Равик улыбнулся.

– Борис, – сказал он. – Не гляди ты на меня, как сиделка, которая опасается, что ее больного вот-вот хватит удар. Я уничтожил скота, он заслуживал участи, худшей в тысячу… нет – во много тысяч раз худшую! За свою жизнь я убил десятки ни в чем не повинных людей, и мне давали за это ордена, и убивал я их не в честном, открытом бою, а из засады, в спину, когда они ничего не подозревали. Но это называлось войной и считалось делом чести. Сегодня же ночью у меня было только одно совершенно идиотское желание: сказать ему все прямо в глаза перед тем, как разделаться с ним. И вот эти невысказанные слова несколько минут буквально душили меня, точно застряли в горле. А теперь вопрос исчерпан. Хааке больше не будет мучить людей. Я после этого выспался, и все для меня стало таким далеким, будто я когда-то прочитал об этом в газете.