Майк Гелприн - Пи*арас

Она ещё способна чувствовать. Способна поддержать, утешить, не дать свалиться за край, наконец. Взять хотя бы Яна, застенчивого, двужильного, тянущего на горбу свою Зину, анемичную безжизненную куклу. Отбить его, увести.

Рита тяжело вздохнула. Она уже забыла, как это – отбивать, да и, по сути, никогда не знала. Забыла нормальные человеческие слова, они заменились на другие, мерзотные и гадостные, те, которыми изъяснялись эти свиньи, натуралы.

«Отлижешь мне, пидорша? Отдрючишь меня? Отполируешь?».

– Суки, самодовольные развратные стервы, – навязчиво бранилась вслух Рита. – Прошмандовки, гадины.

Она набросила на плечи кацавейку, старую, ветхую, с чужого плеча. Натянула рукавицы на распухшие, изуродованные грязной работой руки. Окинула взглядом убогое неприбранное жилище. Стол, две табуретки, застеленный дырявой тряпкой топчан. Кривой комод в углу, раковина, рукомойник. Занозистые бревенчатые стены с заткнутыми паклей прорехами. Затянутый полиэтиленом оконный проём. Другой, забитый фанерой. Тусклая, едва светящаяся лампочка под потолком. Удивительно, что она ещё есть, что в резервацию ещё подают электричество.

Рита двинулась к входной двери, со скрипом отворила, ступила на рассохшееся крыльцо. Дождь встретил водяной оплеухой, усовестился, ослабился, забарабанил по бесформенному дряхлому капюшону. Резервация засыпала, редкие огоньки пробивались через едва пропускающие свет окна.

Даже не резервация – гетто, думала Рита. Добровольно-принудительный концлагерь, куда согнали врагов, у которых отобрали все и всяческие права, взамен предоставив единственное – подыхать. Такое бывало и раньше, Рита помнила из школьных учебников. Только вот нынешние враги – одной с победителями расы, одной национальности, зачастую и одной крови. И – разной ориентации. Надо же, какое скользкое, вкрадчивое, умильное словцо. Пидарасы не враги, не преступники, они всего лишь не сориентировались. А этого им не простили. И не простят.

Дождь, видать, принял присягу на верность – лил ежедневно, непрерывно и с каждым новым разом пуще предыдущего. На бирже труда сухого места не осталось. Как и твёрдого – пидарасы стояли по щиколотки в грязи. Ян, зябко пряча обветренные руки в карманы, тоскливо глядел перед собой.

– Вчера убиралась у одних, – устало цедила сквозь зубы Рита. – Вернее, у четверых, один другого краше. Животные, – Риту передёрнуло. – Затеяли оргию прямо при мне, словно я пылесос или жестянка. «Вам нечего стыдиться своих естественных потребностей, – передразнила она невидимого рекламщика. – Фу, мерзость».

Ян был согласен. Прилюдное отправление похоти он ненавидел. Фильмы с совокупляющимися натуралами, которые приходилось смотреть в юности, неизменно вызывали рвоту. Независимо от пола и состава участников.

– Я тебе нравлюсь? – Рита не смотрела в глаза, говорила куда-то вбок. – Если что, я одна. Ты… – подняла взгляд, запнулась. – Извини.

День на мойке автокаров. Три дня на городской свалке. Ещё два на уборке в больнице. День на расчистке завала в боковой штольне подземки. Двадцать монет. Двадцать пять. Восемнадцать. Тридцать четыре. Хватит, чтобы свести концы с концами и не загнуться с голоду. И – чтобы Зине не пришлось работать. Она истончала за последние дни, осунулась, кожа обтянула щёки, и появились морщинки у глаз.

– Я беременна, милый.

– Что?!

Ян застыл в дверях. Этого им не хватало. Аборт стоит бешеных денег, у них нет столько. У них и пятой части-то нет.

– Я хочу оставить ребёнка. Пускай забирают.

В этот вечер он кричал на неё. Упрашивал, убеждал, умолял.

– Ты не должна больше здесь жить, Зиночка. Не должна и не можешь. Уходи, прошу тебя. Ради меня, ради нас с тобой уходи, возвращайся в город. У твоих матерей хватит влияния, чтобы разрешили оставить, если будет девочка.

Зина не отвечала, лишь плакала беззвучно сквозь закрывающие лицо пальцы.

Убить себя очень просто, рассуждал на следующий день Ян, остервенело толкая перед собой тачку со строительным мусором. Я сволочь, гадина, до сих пор я думал, что живу ради Зины, ради того, чтобы жила она. Идиот. Гораздо проще и действенней ради неё умереть. Тогда она уйдёт в город, ей ничего не останется, как уйти.

«А если не уйдёт? – отговаривал внутренний голос. – Или уйдёт, но не туда? Она запросто может последовать за тобой. С горя, с отчаяния…».

– Я не люблю тебя, – твёрдо сказал вечером Ян. К разговору он готовился – купил на семь с полтиной пол-литровую водки и в два стакана её опорожнил. – Не люблю больше. Не хочу с тобой жить. Уходи от меня, убирайся!