Галина Воронская - На дальнем прииске (Рассказы)

— Я положила хлеб под подушку, я хорошо помню.

И мы ей поверили.

В это время вошла надменная Ирма с двумя ведрами воды, в которой плавал голубой лед. У Ирмы на последней комиссовке нашли тяжелый порок сердца и прописали «легкий труд». Ее назначили дневальной. Она таскала воду из проруби, пробивая ее пешней. Это называлось «легким трудом». Еще она обязана была следить за порядком в бараке.

— У Лидии Ивановны пропал хлеб, — запинаясь, сказала самая горластая из нас.

Ирма разомкнула свои скульптурно вылепленные губы.

— Я знаю — Ирма поставила полные ведра на пол, сделанный из кругляшей — тонких, уложенных в ряд деревцев.

Несколько минут Ирма тяжело дышала; отдышавшись, сказала:

— Хлеб взяла Дарья. Я застала ее, когда она брала его из-под подушки. Я ей крикнула: «Что ты делаешь?», а она поскорее засунула его в рот и съела. Я рассказала обо всем бригадиру.

Мы все обернулись и посмотрели на Дарью. Она неподвижно сидела на своей кровати застланной ватным лоскутным одеялом (предметом нашей зависти), уронив на могучие колени большие шершавые руки. Она сидела прямо, вскинув голову, и бессмысленно смотрела перед собой.

Мы вспомнили, что Дарья сегодня не работала, вчера приходил лекпом и дал ей освобождение: у нее нарывал палец. Еще мы вспомнили, что ее молчаливый, скуластый «муж» очень давно не приходил к ней и не приносил продуктов.

Открылась дверь, и кривоногий инструментальщик просунул длинную черную бороду:

— Дарья, иди до бригадира!

Дарья накинула на свои мощные плечи телогрейку и с непокрытой головой ушла к бригадиру.

Мы никогда не узнали, о чем они разговаривали.

Дарья скоро вернулась и, молча, ни на кого не глядя, начала связывать свои пожитки — узлы и мешки.

На другой день она уехала с завхозом в лагерь.

Говорили, что Дарью послали на лесоповал, — это считалось у нас самой тяжелой работой. Ее послали на «Теплую долину», очень далеко от лагеря, от дороги, там стоял сырой лес. Дарью держали там до весны.

— Выбросить столько хлеба! — бушевал летчик. — В военное время эту девчонку растерзали бы.

В лагере ее бы тоже растерзали.

Я подумала: видно, теперь, что бы ни случилось, что бы ни произошло в жизни, летчику всегда мерить все войной, а мне — лагерем.