Джонатан Тел: Человек-фонограф

И вновь молчание. Теперь она нарушает его сама.

— Я хочу это послушать.

Песня повторяется в третий раз — опять в точности так же, со всеми пиками и низинами.

Посреди такта она вскрикивает: стоп!

Песня обрывается.

— Дальше!

Песня начинается там, где прервалась, и достигает завершения.

— Это песня саларов, говорит муж. И переводит: алая лилия расцветает; она лучится, как утренняя звезда. Молодая женщина прекрасна; у нее изумительные брови.

— Вот как устроены песни хуа-эр, говорит он. Первая их часть — это описание, вторая — объяснение. И смотрит вниз, себе под ноги. Я немного изучал эти песни, пока ты была там, в Пекине. Вроде как хобби, понимаешь.

Раньше он никогда так ясно не давал ей понять, что любит ее, что скучал по ней. Между прочим, он еще и рисковал ради нее. Очевидно, что хуа-эр находится под запретом как проявление буржуазной сентиментальности. Здешние жители такие дикари, что нарушают закон, сами того не понимая. Но ее муж понимает все. Поэтому он и не может записывать их иначе, как с помощью человека-фонографа. А Чодрак разве не подвергается риску? Не предаст ли он своего хозяина? Но он слишком прост и невежествен — он и ведать не ведает, какая опасность ему грозит.

Муж подает знак человеку-фонографу, и тот заводит другую песню. Эта на китайском диалекте, так что ей удается понять слова. На утесе давно растет густая трава, но я не могу скосить ее, потому что мой серп затупился. Я давно влюблен в свою девушку, но не могу сказать ей об этом, потому что у меня не хватает смелости.

Той ночью, в постели, она привлекает его к себе. Они лежат рядом, и он рассказывает ей о своих первых днях на фабрике № 221. Как здесь сначала было тяжело из-за бытовой неустроенности. Но мы были одним дружным коллективом, трудились плечо к плечу! Он вспоминает других геологов из своей группы, людей, которых звали Четырехглазый, Барсук, Кварц и Дядюшка Сюй.

Эти имена ничего ей не говорят, раньше она их не слышала. Она спрашивает, что случилось с их обладателями.

— Их больше нет.

Она чувствует напряжение в его голосе.

— Что он имеет в виду? Их отослали прочь? А может, осудили и приговорили к какому-то наказанию? Обвинили в контрреволюционной деятельности?

— Они заболели, поясняет он.

— И?..

— И умерли.

Ей становится понятно, отчего он получил повышение и смог вызвать ее сюда. Причина не в его выдающихся способностях, а в том, что он старший из геологов, оставшихся в живых.

— Но что у них была за болезнь? Задавая этот вопрос, она холодеет от страха, потому что догадывается, каким будет ответ.

— Обычная.

— Какая — обычная?

— Мы наблюдали за операцией «Цилинь». Мы были слишком близко. Пыль была повсюду.

— А ты?

— Мне повезло. Врачи говорят, я могу прожить еще не один год.

В ожидании высадки на Луну все собрались в лекционном зале института. Переводчик объяснил, что фамилия мистера Армстронга состоит из двух английских слов, и пальцем начертил в воздухе иероглифы, передающие их значение: «рука» и «сильный». А как насчет мистера Олдрина, спросил кто-то, у него тоже говорящее имя? Нет, у него, как и у большинства людей, имя ничего не значит — ни хорошего, ни плохого.

Она слышит его медленное дыхание. Он заснул. Будить его нехорошо, но сама она заснуть не может. Она балансирует на краю, ей что-то грезится… гора, увенчанная снегом… грибовидное облако… существо, похожее на человека с трубой старомодного фонографа вместо головы…

Глубокой ночью она просыпается. Ее переполняет чувство обреченности, и она вспоминает, что рассказал ей муж. Что ей снилось? Не он, так что в этом смысле она проявила неверность.

Ее сон был навеян рассказом из второго тома «Избранного» Антона Чехова — она читала этот сборник в библиотеке. Героя этого рассказа, скромного офицера царской армии, приглашают на вечеринку в одном селе. Он забредает в темную комнату. Какая-то женщина целует его, приняв за другого… Больше они никогда не встречаются.

В ее сне она и есть та женщина из рассказа. У нее недозволенная связь. По ошибке она целует робкого усача… Она испытывает ужас, потом отвращение; потом, вдохновленная собственной силой, отправляется на поиски того, кого изначально намеревалась поцеловать.

Какой же автор садист! Это всего лишь рассказ; его можно было закончить как угодно. Герой мог бы встретить вполне подходящую женщину, они полюбили бы друг друга и жили бы вместе до гробовой доски. Но стоит рассказу выйти в печать, и развязки уже не изменить. Когда Чехов написал «Поцелуй», он умирал от туберкулеза. Она понимает его, но простить не может.