— Возьми меня с собой в следующую поездку, просит она утром.
— Нет.
— Почему?
-- У тебя нет разрешения. Вдобавок в коляске помещается только один человек.
— Но разве я не могу заменить Чодрака? Ты объяснишь мне, что делать. Неужели это так сложно?
— Твое место в библиотеке.
— Мое место рядом с тобой.
Она дотрагивается до его узкой груди. Проводит пальцами по выступающим ребрам.
Он надевает свой обычный рабочий костюм.
— На следующей неделе я поеду снова…
— Так мне можно поехать с тобой? Возьмешь ты меня или не возьмешь? Чему я должна научиться? Научи меня, дорогой муженек!
Он чешет грудь. И говорит: спой мне.
— Что?
— Спой мне песню. Любую.
Дикая просьба. Спеть? Ему? Он прекрасно знает, что у нее нет голоса. Однако если муж хочет, чтобы она пела, значит, она будет петь. Но что? Есть песни, которые она слышала много раз из репродукторов в институте: «Без кормчего море не пересечь», «Красная армия преодолела тысячу гор и десять тысяч рек, мечтая хоть минутку отдохнуть». Но ему, конечно, хочется чего-то более душевного. Правда, у них никогда не было «своей» песни. В отличие от других молодых пар, они никогда не слушали вместе джаз еще до его запрета, никогда не пробовали себя в бальных танцах. Она выбирает песню, которой научилась на уроках русского, — «Песню волжских бурлаков». Эй, ухнем! Еще разик, еще раз! Эй, ухнем…
Он опускает глаза. И убежденно говорит: нет, у тебя нет способностей для того, чтобы стать моей помощницей.
В ближайший месяц он в сопровождении Чодрака совершает еще несколько экспедиций. Иногда они даже ночуют вне базы. Каждая очередная поездка утомляет и странным образом взбадривает его; после каждой он сразу укладывает ее в постель. На что ей жаловаться? Он чуток, внимателен и, очевидно, находит ее физически привлекательной. Однако душа его словно витает где-то еще, как неудовлетворенное привидение.
В начале сентября земля впервые подергивается инеем. Подступает зима, плохая пора для геологов. После обеда муж ведет ее в свою лабораторию. Это отгороженная часть бывшего ангара, комната с высоким косым потолком и без естественного освещения. Для хранения образцов приспособлены контейнеры от боеприпасов. На стене вверх ногами, словно летучие мыши, висят лопатки, кирки, ломики, долото. Она опускается на табурет около поляризационного микроскопа и склоняет голову набок, точно подражая прибору. Сидя в углу на корточках, помощник вынимает из мешка новые образцы пород и сортирует их.
Встав перед ней, муж читает что-то вроде этнографической лекции. Он перечисляет разные народности, населяющие Цинхай: китайцы-хань, монголы и (взгляд в сторону Чодрака) люди тибетского происхождения, а также местные племена, включая монгоров, чей язык близок к монгольскому, а обычаи к тибетским, и саларов — они мусульмане.
— Непонятно, думает она. Какое отношение это имеет к геологии?
— Народы взаимодействуют, говорит он, влияют друг на друга. В ходе моих исследований я встречаюсь с местными жителями. Мы делим с ними еду и питье. Они подсказывают мне, куда идти. Они знают свои края.
— А иногда, добавляет муж, они поют. Что?
— Мужчины и женщины — они поют друг другу.
— Народные песни? Ты об этом?
— Да.
— Как те, что мы учили в школе?
— Нет. Совсем не как те, что мы учили в школе. Они называются хуа-эр. Мужчина поет их женщине, а женщина — мужчине. Порой это продолжается всю ночь. Сам я петь не умею, признается он. Плохая память на музыку. Но мой помощник — я называю его человеком-фонографом.
Он поднимает палец, будто дирижер.
Чодрак — не встав с корточек, даже не шелохнувшись, без всякой смены выражения — начинает петь. Его смуглое лицо непроницаемо, как всегда. Слов она не понимает (на каком бы языке он ни пел, это точно не китайский), но мелодия красива — она взмывает на головокружительную высоту и ныряет вниз, как горные склоны Цинхая. Скоро песня кончается. В тишине он продолжает разбирать камни.
Дирижер снова поднимает палец.
И снова человек-фонограф повторяет ту же песню, причем это воспроизведение во всех отношениях идентично первому. Кое-где он делает странные паузы, в некоторых местах словно бы чуть сбивается с мелодии, но она вспоминает, что и при первом исполнении все было абсолютно так же. Это приводит ей на память реконструированную Партией школу в провинции Хунань, где когда-то учился Мао: там восстановили трещину в крыше, так что она снова стала протекать, а на пол посадили чучело крысы — чтобы все знали, через какие трудности ему пришлось пройти и благодаря чему он стал таким, какой есть.
Читать дальше