Виктор Точинов - Князь

Змий поднял голову, встревоженный перестуком копыт.

И тут же оказался на задних лапах. Вся тяжесть сожранного на скорости движения его не отразилась.

Конь мчался вперед без страха – боевые наглазники, по счастью, с собой нашлись, и пугающего облика змия животина не видела.

Они сошлись почти вплотную, громадная распахнутая пасть метнулась вперед, схватить, стащить князя с седла. Он перегнулся набок, свесился с седла половецкой степной ухваткой, разминулся с клыками, и вбил рожон копья в бугристую шкуру, и вдавил внутрь всей тяжестью себя и разогнавшегося коня…

Змий рухнул. Мгновением спустя рухнули и конь, и всадник, сметенные ударом хвоста, удар был так силен, что все для князя померкло.

Пришел в себя он только час спустя, когда долгие судороги поверженного змия прекратились.

Пардусов словили другим разом, и драгоценные их шкуры украсили седла князя и сына его Володимира. Детеныши, выкормленные попечением нового ловчего Прокуда, были выпущены по завету Ставра в дальний лес, да отчего-то не прижились, и больше их не видывали.

Голову же змия велением князя отсекли и доставили в Киев, но не нашлось мастера сделать чучелу и сберечь диковину в целом виде: засмердела, и пришлось выварить в огромном котле и очистить череп, и он долго хранился в княжьем терему, напоминая о небывалой охоте.

Потом, уж после смерти князя, череп как-то канул. Может, пропал в княжьих усобицах, губивших и раздиравших Русь, а может, сгинул позже, при Батыевом побоище.

Князь, радевший за будущее державы, и в страшном сне не мог узреть, до чего доведут междоусобицы, лишь зачинавшиеся в поколение его отца… И расскажи ему кто: мол, полтора века спустя некий фряжский путешественник, проезжая некогда огромным и цветущим Киевом, насчитает лишь две сотни жилых домишек, – князь велел бы сечь выдумщика до третьей крови, он не жаловал злоязыких лжецов…

Как бы то ни было, череп с огромной оскаленной пастью пропал, и в память о диковинном происшествии осталась лишь краткая запись в Лаврентьевской летописи, за лето Сотворения мира шесть тысяч пятьсот девяносто девятое:

«В се же лгъто быстъ: Всеволоду ловы дгъюща звгъриныя за Вышегородомъ, заметавшимъ тенета и людемъ кликнувшимъ, спаде привеликъ змгъй с небесгъ, и ужасошася ecu людье».

Спустя почти два года после памятной ловли Всеволод Ярославич, в крещении Андрей, Великий князь Киевский и всея Руси, скоропостижно скончался. Случилось то в Страстную неделю – князь отобедал, невдолге почувствовал сильные боли, и вскоре отошел. Похоронили князя, вопреки обычаю, на следующий день – тело разлагалось на диво стремительно. Рог якобы единорога (на деле же нарвала) не помог, да и не мог помочь, – фряжский лекарь был загодя перекуплен Володимиром, сыном от византийской царевны, в те дни гостившим в Киеве.

Но так уж получилось, что без великокняжеского стола остался Володимир еще на два десятка лет, пережидая, пока умрут двоюродные братья, Изяславичи.

Вина за то – или заслуга, как взглянуть, – лежала на ближнем дружиннике Дмитре. В левом приделе Софии тот нацарапал снизу на стене надпись, рассказавшую, как и отчего на деле умер князь.

(Имелся у киевлян, лишь век находившихся в христианской вере, сохранившийся от допрежних времен обычай: кто ведал грамоту, оставлял там, на внутренней стене собора, краткие послания – и обращения к небесным заступникам, и просто памятки о важных делах, случившихся в жизни; позднее тот обычай был признан языческим, и надписи свели густым слоем известковой побелки, – тем самым сохранив на девять веков для людей, восстанавливавших древние храмы).

Оставив запись, Дмитр спешно, одвуконь, поскакал в Туров, к Святославу, племяннику почившего князя, и тот столь же спешно подступил к Киеву в тяжкой воинской силе, – спустя всего десять дней по смерти великого князя.

Володимир, уж примерявшийся к великокняжескому столу, был вынужден стол отдать двоюродному брату, а право первородства вновь уступило праву лествицы. До тех времен, когда Володимир все же вступил на киевский стол, Дмитр не дожил, – сложил голову в жестокой сече с половцами на Стругне.

Людская память несправедлива к князю Всеволоду.

Его отца Ярослава, первым открывшего, что можно стать братоубийцей, и просто убийцей, но никто из потомков не попрекнет, если вовремя подчистить летописи, – нарекли за его открытие «Мудрым», и прославили столетия спустя, нарисовав на тысячной купюре.