Надежда Нелидова - Бумеранг

Мне не дают вставить слова. «Плевать хотел… В гробу я видел… А мне по барабану, что вы говорите…» Мои обращенные к пожилой женщине сочувственные слова артистично передразниваются: «Ой, ой, ой, бедная мама! Где же они все были, добренькие защитнички, когда я в больнице за тобой фекалии выносил?! Или там пахло нехорошо?» Под конец, решив, что деморализованный противник (то есть я) размазан по стенке, он удаляется, по-военному четко печатая шаг.

… Бывают случаи, хотя и редкие, прямо противоположные. Знакомая работница банка рассказывает: каждый месяц получать пенсию по доверенности приходит средних лет женщина.

– Вы же знаете, ваше перечисление после девятого, а каждый раз приходите раньше, – упрекает ее оператор. Та оправдывается:

– Да мама ругается: «Иди да иди» – попробуй ослушаться. Мы все перед ней в позе Джульбарса: на задних лапках, хвостиками виляем. Она у нас властная, с характером: может и палкой ударить, и ночным горшком запустить…»

Это уж кто как себя поставит. Или как воспитает детей?

«Паспорт – кому?! Вас же нет, вы – мертвый. Вот ваше свидетельство о смерти от 30 октября 1984 года. Ваш труп опознали свидетели. Откуда мы знаем, что вы – это вы?!» – так говорили в разных инстанциях, куда бы я ни обращался. Суд даже поначалу отказался принимать иск от дочки моей. От меня его бы точно не приняли: как принять заявление от человека, которого не существует на свете?!

А нет паспорта – нет пенсии, страхового полиса, в больнице не принимают. Из кабинета в кабинет друг к дружке отпинывают. Набегаешься, семьдесят семь пар железных башмаков сносишь – и везде наготове деньги держи. Тут печать поставят – плати, там справку дадут – плати.

Всем зелёная улица, только русскому человеку на своей земле места нет. Сидишь в нашей миграционной службе, три-четыре часа сидишь. Вернее, в коридоре стенку спиной подпираешь: стульев-то нету. А мимо эти идут… Хозяева жизни. Вразвалочку, в кепках, руки в карманы. Нас не замечают, будто мы не люди.

В кабинет чуть не ногой дверь открывают. Дверь тоненькая, слышно, ручкуются: «Здорово, Петрович». – «Здорово, Махмуд». Я, когда в конце дня в кабинет попал, не выдержал, высказал Петровичу всё, что на этот счёт думаю. Он на визг сорвался: «Ты мне тут национальную рознь не разводи! Мы министерства национальной политики открываем, Дома дружбы строим, миллиарды вкладываем…»

Да хоть сто Домов дружбы построй, тысячу министерств открой – такие петровичи и есть подстрекатели национальной резни.

Служил я в ракетных войсках, сам из Подмосковья. Но на родине жены сразу понравилось. А чем понравилось? Стоял на деревенской улице народ, разговаривал по-своему, по удмуртски. Обернулись на меня:

– Ты, мужик, здешний? По-нашему понимаешь?

– Нет.

Они сразу перешли на русский язык:

– Извини, ещё подумаешь, что мы о тебе говорим.

Вот эта деликатность, уважительность очень приглянулась. Обходительный народ. Среди каких только наций не был, никогда такого не было. Наоборот, громче по-своему начинали говорить. Гордились, что их не понимают.

Жил и работал в колхозе. Собралось нас десять комбайнёров от «Сельхозтехники» – нас прозвали «дикая дивизия», – ездили в отстающие хозяйства помогать. Деньги немалые получали. А в начале восьмидесятых уехал в Ростовскую область. Как в песне поется: широка страна моя родная. Вот я широким шагом и зашагал. Кто ж знал, что вернусь в семью через долгих 26 лет…

Тогда не я один – многие в поисках райской жизни срывались «на юга». Проработал год в совхозе «Красный сад» – там и вправду росли райские фруктовые сады. Обещали квартиру – хотел семью перевести туда. «Обождите, люди годами ждут». Осерчал: сколько можно ждать?! Подвернулся родственник: «Айда в Грузию мандарины собирать». Мандарины так мандарины.

Мандариновый сезон еще не наступил, подрядились на строительную работу. У сухумских частников ставили фундаменты, поднимали коробки домов. За три дня на троих получили 170 рублей: по тем временам большие деньги. Мужики, с которыми работал, заартачились: «Отдохнуть надо». А я только во вкус вошёл, руки горели. Разбрелись.

Больше года работал в Зугдиди бульдозеристом. Платили, относились ничего. После расчета ушел на турбазу кочегаром. Жил в отдельном номере, питание бесплатное, 300 рублей в месяц на руки – вполне устраивало. Работа сезонная: кончился сезон, пошел по частникам.

Стали всё чаще встречаться русские ребята: у одного на руке чёрный вдавленный след от цепи, у другого – на ноге. «Чего это у вас?» – «Ушли с гор. Смотри, сам туда не попадайся». На цепь, рассказывали, сажали по ночам. При свете, когда вкалываешь, не убежишь: днём ты для них все равно что зверь для хорошего охотника.