Надежда Нелидова: Бумеранг

И, тем не менее, тем не менее… Безысходностью и печалью веет от таких историй. Что делать? Всё, всё у нас худо-бедно защищено законом: дети-сироты, зэки, бомжи, даже бездомные собаки и кошки. Всё, кроме абсолютно бесправной старости. И нечем себя утешить. Разве что законом бумеранга: что придет время, отольются невидимые миру стариковские слезы. Что однажды Гриша и Танечка возьмут состарившуюся маму Риту и повезут в знакомое ей учреждение на медицинское обследование.

…По улице ковыляет старушечка с сумкой, сшитой из чисто промытых молочных пакетов. На ней линялый платок, плащик, вышедший из моды сорок лет назад. Заплатанные хэбэшные чулки, мальчиковые ботинки. Шла и упала, и лежала у многолюдной дорожки полдня, пока не подобрала «скорая». И никакая это не помойная бродяжка, а очень порядочная женщина, заслуженный работник с высшим образованием, с полувековым педагогическим стажем, с наградами союзного значения. Лежала она в коме: подскочил сахар в крови.

«А кто на меня смотрит, – изумлялась она, – для кого наряжаться? Пускай молодые наряжаются». Одевается и питается, как нищенка, зато нет-нет, а одиннадцатилетнему внуку подкопит на очередной подарок. В последний день рождения подарила ему толстую золотую цепочку. Ролики, компьютер, сотик – все самое крутое – на любовно, по крохам набранную бабушкину пенсию уже куплены.

…Сейчас Катерина живет в психоневрологическом диспансере. На свиданиях с сестрами, рыдая, цепляется за них, как маленькая: «Хочу домой. Заберите меня отсюда». А дома – благоустроенной однокомнатной квартирки – уже нет, приватизирован на имя сына и продан. На вырученные деньги купил машину, и ту успел разбить.

Сын поколачивал Катерину все чаще, в последний раз избил страшно: пинал каблуком между ног, в низ живота, когда-то носившего его, да так остервенело, что она долго лежала в больнице. На зиму перевез мать в деревню, в избу без печи. Чтобы ее подольше не оформили в дом престаре-лых, чтобы не лишиться материной пенсии, на которую они с сожительницей жили, он прятался от соцработников, не открывал двери.

«Стариться и умирать нужно в Азии, – утверждает героиня одной книги, – там уважают старость». У нас тоже, как в Азии, уважают старость – пока она на ногах, пока шустро копается в огороде, закатывает банки, печет пироги, откладывает пенсию на любимых детей, переписывает на них квартиры, машины, гаражи. Как только старость обессилеет, сляжет и начнет ходить под себя, сыны и дочки немедленно вспоминают, что они не азиаты, а совсем даже наоборот, настоящие европейцы. А в Европе, извините, дети сами по себе, родители сами по себе.

Мы своими руками по кирпичику выстраиваем собственную жизнь. Но не менее важно, с какими словами и мыслями человек заканчивает земное бытие: в черной обиде на всех и вся, с проклятиями на устах – или в нравственной и физической чистоте, в любви и благодарности, в светлом успокоении.

У кого-то из классиков читала, как в дореволюционной России монашки ухаживали за тяжелобольными, умирающими – это было своего рода послушание. А если, допустим, современная старушечка решит подарить нажитое ближнему монастырю? Взамен же попросит только, чтобы последние месяцы и дни за нею ходили, покоили, утешали, может быть, читали Библию, беседовали о божественном? А чтобы не возникало не-доразумений с родственниками (они как бабочки слетаются на запах наследства), заключать договор пожизненного содержания – по существу, купить квартиру в рассрочку. Плата – не деньги, а уход. Я спросила мнение по этой проблеме у знакомого священнослужителя.

«На моей памяти, – сказал он, – один старичок отписал все имущество на женский монастырь. Переехал туда, трудился, насколько позволяли силы, столярничал. Несколько лет назад он умер. Каких-либо иных вариантов участия монастырей в судьбах одиноких стариков в настоящее время я не вижу».

С социальной работницей у меня состоялся такой разговор:

– Центр никому не отказывает в назначении соцработников, независимо от того, одинок пенсионер или у него в городе пятеро здоровых и обеспеченных детей. Которые вспоминают, что они дети, только когда оформляют на себя родительскую квартиру. Справедливей было бы: кто ухаживает, тому и вознаграждение.

– Я вас поняла. В девяностых годах при нашем центре создавалась служба индивидуально-договорного пожизненного обслуживания. В чем суть договора? Полный уход, медицинские услуги, покупка лекарств, оплата коммунальных услуг и т. д. – в обмен на квартиру, которая отходила городу. За пять лет существования службы к нам обратилось… 5 человек. Это были совершенно одинокие люди. Остальные, даже самые заброшенные, запущенные, нередко буквально гниющие в собственных испражнениях, готовы были отдать свои квартиры седьмой воде на киселе – лишь бы не городу. И служба заглохла.