Итак, няня тогда на крылечке сказала самые простые, бесхитростные слова:
– Как же папа любил тебя! Больше всех других детей любил.
И просто объяснила:
– Когда вы маленькие были, братик не спал, плакал, мешал. Папа сердился. А ты всё время спала, соня. Спокойная была. – И снова повторила для пущей убедительности: – Как папа любил тебя! Больше всех.
Вот что она сказала.
Улыбка ещё не сошла с моего лица. А маленькое сердчишко уже обдало пустотой, тоской и холодом. И острым пониманием того, что прежняя жизнь невозвратимо кончилась. Что простой, понятной и лёгкой жизни больше никогда не будет. Она умерла. Всё пропало и летит в пропасть. Я вступаю во власть чего-то страшного.
И чем больше я осмысливала то, что сказала няня, тем больше обмирала над открывшейся передо мной пропастью. Дикие мысли. Отчим тоже любил падчерицу, вот оно! Тоскливым холодом объяло сердце. Няня объяснила: ты была тихая, всё время спала. А братик плакал, неспокойный, по ночам будил. Но в сердце упало зерно. Я уже ничего не слышала. В голове: отец меня любит. Выделяет из всех. У него ко мне чувство. Мужское?! Всё кончено.
Заметила ли тогда няня, что я сижу в обморочном состоянии, с белым лицом?
Да, всё так и есть. Всё правда. Отец выделял меня среди прочих детей. Только меня ласково называл Олюшкой. Ну да… Он мужчина. А все мужчины вожделеют, если верить книгам. И он не исключение. «Больше всех любил». Какая мерзость. Боже, что теперь делать? Как жить с этим страшным открытием в маленьком девчоночьем сердце? Как существовать с отцом в одном доме, видеть его каждый день? Как себя с ним вести? Немедленно разорвать грязную липкую паутину похоти, которой он обволок меня. А я-то не подозревала. А он обнимал меня, гладил, прикасался ко мне. Вон оно что… Бежать его. Избегать. Замкнуться. Не разговаривать.
С этого дня, с этого часа близкий, милый человек стал омерзителен до судорог, до физической тошноты.
Он как раз вернулся с работы. Я, под впечатлением ужасного открытия, на ватных ногах ушла в детскую. Отец вошёл следом, заговорил о чём-то. Чтобы что-то ответить, я физически напряглась. Его присутствие было ужасно, отвратительно.
С этого дня я стала прятаться и избегать ничего не понимающего отца. Чем больше он не понимал, тем больше хотел от меня добиться: что происходит?! Чем больше он добивался встреч и выяснения отношений с глазу на глаз, тем больше я укреплялась в мысли: да, это не просто так с его стороны.
Однажды я, придя из школы, оставила шубку на диване. В доме больше никого не было. Он окликнул меня, чтобы я убрал шубу. Я на цыпочках ушла в спальню. Он пошёл следом. Я бесшумно на цыпочках убегала от него. Он постоял, раздумывая. Снова пошёл вслед с шубой на руках. Я с колотящимся сердцем продолжала прятаться. Он разгневанно, с силой швырнул шубу на пол. Когда он ушёл, я тихонечко её подобрала.
Я больше не могла обедать и ужинать с отцом за одним столом. Для меня это пытка была. Часто во время еды он сурово взглядывал на меня. Я опускала глаза и переставала жевать. Стискивала челюсти от неприятия всем моим маленьким женским существом этого ставшего чужим мужчины. С плохими, я не сомневалась в этом, мыслями в голове. Всё моё тело обмирало. Он, сердито вздохнув, принимался за еду.
Я сидела боком, на краешке табурета, подчёркивая своё отношение к нему. Он заговорил со мной, я отвечала сквозь зубы. Не отвечала, а цедила. Он не выдержал, привстал и в первый раз в жизни и гневно и звонко хлопнул меня книгой. «Ну не по голове же!» – крикнула мама. Я вскочила и, в слезах, убежала.
Потом я перестала выходить вообще в кухню. Ела после всех. Или мама, сжалившись, приносила тарелку в комнату. За столом домашние переговаривались вполголоса или тягостно молчали.
У мамы с отцом навсегда испортились отношения. Он упрекал её в том, что «ты настраиваешь детей против меня». Она отрицала это. И, в свою очередь, напоминала ему о какой-то давней супружеской неверности: дескать, дети не слепые. А я продолжала накручивать себя в бессмысленной ненависти. До звона, до угрозы лопнуть, заводила в себе пружину часов ненависти.
Я, тихоня, оказалась лидером в семье, в отношениях «дети – отец». Я заразила братишек неприязнью к отцу. Я забыла, когда называла его «папа». Я вообще никак к нему не обращалась. За глаза – саркастическое, пренебрежительное – «он».
Сколько непробиваемого упрямства, необъяснимой жестокости умещалось в моей маленькой черноволосой голове, венчающей плоское детское тельце. За что было дано страшное испытание отцу – моим диким подростковым умопомрачением, безумием? В его глазах навсегда поселился тяжкий вопрос, который он словно постоянно решал.
Читать дальше