Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

— Пошли. Марш отсюда. — В дверях он оглянулся и бросил через плечо: — Вам пришлют свидетельство, что обыск сделан, как только я увижусь с мистером Тарбэджем, — но, отойдя от дома на такое расстояние, где их не могли подслушать, он схватил сержанта за руку и резко повернул к себе: — Холтье здесь или где-то очень близко. Я точно знаю.

На Клипсвааль спустились сумерки, и лишь на самых высоких хребтах еще светлели кое-где розовые отблески заката, когда с участка Бусбосхов через дорогу прошмыгнул Дани де Яхер. Поджарый, низенький, в мятой рубашке цвета хаки и таких же шортах, он воровато глянул влево, вправо, потом метнулся через дорогу и с шорохом скрылся в высоком маисе, на поле мистера Редлингхойса. Через несколько минут он вынырнул возле сада, на краю которого росла пальма с кривым стволом. Где-то около пальмы начинался старый водосток; по его кромке протянулись щетинистые заросли алоэ; голыми, неподвижными клиньями вонзались они в сумеречное небо, заслоняя канаву, а спуск в нее был тщательно замаскирован изрубленным в куски кустом алоэ. Дани рыскал возле пальмы, замирая от леденящего ребяческого страха: он до смерти боялся наступить на schaapsticker, ночную гадюку, которых немало водилось на равнине; но вот он наконец нашел нужное место, негромко свистнул и, прислушиваясь, замер. Тишина, потом невнятное бурчание и еле слышный слабый голос:

— Кто?

— Это я… Дани. Все в порядке. Вылезай давай.

Дани сдвинул в сторону груду изрубленных алоэ, и, охая от боли, из норы медленно выползла фигура с белым как мел лицом, волоча левую ногу, совсем, по-видимому, вышедшую из строя.

— Ну как она? — с тревогой спрашивал Дани; он подхватил раненого под мышки и пытался поставить на ноги.

— Паршиво. Кровь текла весь день. В этой яме теперь полно крови. Если приведут собак…

— Пока не приводили. Сегодня приходили только солдаты.

— Помоги мне сесть… сесть, дурень, а не встать! Вот так. Ну что там еще было после того, как я ушел от Люйта?

— Приходили к мистеру Сарелу часа два-три назад. Двадцать четыре солдата с офицером. А у Бусбосха примерно в то же время шарили другие. Их сам Фильюн водил… Он водил половину, я — другую, — Дани широко ухмыльнулся, в густеющей темноте блеснули белые зубы. — Ну, погонял я их! Самым кружным путем, да потащил еще через поле того кафра, которое я вчера затопил. Я одному подставил ножку, а он прямо в воду — р-раз, с автоматом, при всем параде, а…

— Где они сейчас?

— Наверное, ушли к Питсруму, по крайней мере, те, что были у Бусбосха. Я видел, как они уходили. Окерт, нам пора идти. Мистер Сарел велел привести тебя сразу, как только стемнеет. Мы попробуем тебя сегодня переправить на ту сторону, в крайнем случае хоть ближе к границе отведем.

— Ох, только не сегодня! Я не смогу сегодня.

— Мистер Сарел сказал, обязательно нужно сегодня. Пошли.

Дани помог ему встать и, с трудом поддерживая Окерта, который был и выше и плотней, медленно повел его по темному водостоку под причудливыми, сердито ощетинившимися шипами алоэ.

— Отлично, Дани, уложи-ка его здесь… поосторожнее, вот так. — Сарел Редлингхойс налил в стакан бренди и вложил его в руку Окерта. — Полежи на левом боку, пока Дрина перевяжет тебе ногу. Очень больно?

Окерт кивнул; лицо у него было бледное, напряженное. Стиснув зубы, он сказал:

— Еще как больно, мистер Сарел. Пуля глубоко сидит… наверно, кость задела.

В душной комнате — в доме было немного таких — с одним окном, выходящим к тому же во внутренний дворик, не стало прохладней даже с наступлением темноты. Редлингхойс чувствовал, как проступает испарина под его шелковой рубашкой; он вспотел еще сильней, глядя, как Дрина и Дани заворачивают на ноге Окерта пропитанную кровью штанину. Редлингхойс не мог смотреть на кровь, его коробило любое проявление жестокости — черта характера, не свойственная бурам, хотя вполне естественная в образованном и утонченном человеке. Но его очень угнетала эта чувствительность — каждый раз, когда на ферме или на охоте происходил несчастный случай, он вздрагивал и покрывался потом. Его племянница Дрина, невзирая на современные наряды и манеры, унаследовала твердость характера своих воинственных бабок. Она так уверенно обрабатывала ногу Окерта, будто всю жизнь перевязывала рваные огнестрельные раны.

И все-таки хотя Сарел Редлингхойс имел мало общего с соседями, они его уважали: за богатство и ученость, и прежде всего за политические взгляды — он был ярым, фанатичным националистом.