Френсис Фицджеральд: Лед и огонь

Ее размышления прервали пассажиры, толкающиеся в проходе, и она изо всей силы захотела, чтобы они прикрывали рукой рот во время кашля. Остается только надеяться, что Джим уже скоро обзаведется новой машиной. Никогда не знаешь, какую заразу можно подхватить в этих трамваях.

Она повернулась к Джиму, чтобы обсудить этот вопрос, но в этот момент Джим поднялся, чтобы уступить свое место женщине, стоящей рядом с ним в проходе. Она, пробурчав что-то невнятное, уселась. Жаклин нахмурилась.

Женщине было около пятидесяти, и она была огромная. Только сев, она попыталась уместиться на свободной части сиденья, но уже через минуту начала ерзать, пытаясь отвоевать все больше и больше пространства для всех своих жировых складок, пока наконец этот процесс не перешел в злобное толкание. Когда вагон качало в ее строну, ей приходилось скользить по сиденью вместе с ним, но при другом повороте она умудрилась, прибегнув к хитроумным маневрам, хорошенечко укрепиться, и этот раунд остался за ней.

Жаклин посмотрела на мужа – он покачивался, держась за ремень, – и ее сердитый взгляд убедил его в том, что она совершенно не одобряет его поступка. Он беззвучно извинился и поспешно сосредоточил все внимание на пачке трамвайных билетов. Толстуха еще раз подвинулась в сторону Жаклин, сейчас она уже практически уселась к ней на колени. Затем она посмотрела на миссис Джеймс Мейзер заплывшими глазами, в которых было заметно неодобрение, и закашлялась ей прямо в лицо.

С приглушенным восклицанием Жаклин поднялась на ноги, с энергичным напором протиснулась мимо мясистых колен и, пунцовая от ярости, устремилась в заднюю часть вагона. Там она ухватилась за поручень, и к ней тут же присоединился муж, всем видом показывающий обеспокоенность.

Они не обменялись и словом и в молчании простояли следующие десять минут, а группа мужчин, сидящих впереди них, шелестела газетами, сосредоточенно уставившись на страничку с комиксами.

Они вышли из трамвая, и Жаклин наконец взорвалась.

– Ты остолоп! – яростно закричала она. – Ты не видел, какой ужасной женщине ты уступаешь место? Почему бы тебе для разнообразия не подумать обо мне вместо каждой встречной самовлюбленной толстухи?

– Откуда мне было знать…

Но Жаклин уже разозлилась на него как никогда, обычно на него никто никогда не злился.

– Ты не заметил, хоть кто-нибудь из этих мужчин уступил мне место? Неудивительно, что в понедельник ты слишком устал, чтобы прогуляться со мной. Ты, вероятно, уступил свое место кому-нибудь – какой-нибудь ужасной польской посудомойке, сильной как бык, которой и постоять несложно.

Они шли по слякоти, с остервенением проваливаясь в лужи. Смущенный и расстроенный, Мейзер не мог выдавить из себя ни оправданий, ни объяснений.

Жаклин осеклась на полуслове и повернулась к нему с лукавым блеском в глазах. Слова, которыми она закончила этот разговор, вероятно, были самыми неприятными из всех, ему сказанных.

– Твоя проблема, Джек, причина, по которой ты становишься такой легкой добычей, в том, что у тебя в голове бродят идеи студента-первогодка. Ты – профессиональный славный парень.

Происшествие и все неприятности, связанные с ним, были забыты. Легкий характер Мейзера помог сгладить все острые углы, не прошло и часа. Отголоски этой бури вспыхивали еще несколько дней, а потом постепенно ушли в темницу забвения. Я говорю «темница» потому, что забвение, к сожалению, никогда не бывает окончательным. Эту тему перевесил тот факт, что Жаклин, со своим обывательским духом и хладнокровием, вступила на долгий и напряженный путь вынашивания ребенка. Ее природные страхи и предрассудки стали еще сильнее. Был уже апрель, а машину они так и не купили. Мейзер обнаружил, что ему почти ничего не удается откладывать, а меньше чем через полгода у него на руках окажется полноценная семья. Это беспокоило его. Морщинки – маленькие, почти незаметные, не причиняющие беспокойства – впервые появились как тень вокруг его честных, доброжелательных глаз. Сейчас он засиживался надолго после наступления весенних сумерек и постоянно брал с собой работу. С новой машиной пришлось повременить.

Стоял апрельский полдень, и весь город вышел за покупками на Вашингтон-стрит. Жаклин медленно прохаживалась мимо магазинов, без лишних страхов или беспокойства размышляя о той форме, которую вынужденно принимала сейчас ее жизнь. Воздух пах сухой летней пылью, солнечные лучики весело отражались от зеркальных витрин, превращаясь в бензиновые радуги там, где на асфальте оставались следы от машин.