Игорь Прососов - Zwergenlied

Дождь барабанил по крыше, а ветер так выл в трубе, будто вознамерился сдуть трактир, – что тот волк из сказки.

Оставшийся внутри рудокоп – вызывающе рыжий коренастый тип с охальной улыбочкой на устах – приглашающе махнул мне рукой и показал на недопитый кувшин с пивом.

Господа! Дамы! Что отличает истинного бурша, преуспевшего в науках и сдавшего экзамены по двум веселым искусствам – фехтованию и употреблению пива, от зеленого фукса или невоспитанного селянина?

Я отвечу честно и откровенно: понятливость и любовь к ближнему, исключительно эти два столь редких в наши дни качества!

Иными словами, я подсел, не заставляя упрашивать себя дважды. Налил, пожелал угощавшему всяческого здоровья и преуспеяния – любовь к ближнему! – и выпил кружечку одним глотком.

Рудокоп вовсе не собирался от меня отставать и немедленно сравнял счет.

Помолчали.

– Ну, сударь бурш! – говорит он после третьей кружки, то бишь мига этак через два. – Пить вы горазды! Да и повеселиться небось умеете?.. Откуда путь держите?

– Да и вы, – отвечаю, – сударь рудокоп, не промах. Зовут меня Тиль, путь держу не «откуда», а куда ноги ведут, а ведут в Вартбург. Вы же…

– Мыслю, – прислушался тут мой собеседник к продолжавшимся страданиям брата по цеху за оконцем, – мыслю, что Отто определенно не сладил.

– Не сладил, – согласился я. – Почтим его мрачную долю, да минует она нас вовек.

– Стало быть, – говорит рудокоп, – пиво тут определенно дрянь. Взгляните-ка, что у меня тут припасено!

И в самом деле, припас был достоин всяческого уважения, в коем плане я и высказался. Редко встретишь пяток бутылок отменного анжуйского, достойных самого базилевса Византии, в сумке простого рудокопа.

Впрочем, никогда не приходилось мне шарить по сумкам простых рудокопов, так что, быть может, это в порядке вещей, а я что-то упустил в жизни.

– Стало быть, клянусь дубом, терном и ясенем, – продолжал мой собеседник основательно, – вечер только начинается. Вижу ваше удивление. Вино это мы в шахтах у кобольдов крадем, но тсс!.. Вы в кости играете, Тиль?

– Играю, да и про кобольдов мне, магистру семи вольных искусств, послушать интересно. Только играть-то играю, да не вашими. Улавливаете, сударь… как вас, не припомню?

– Дуб, ясень и терновник! Вот теперь вижу, сударь бурш, – наш вы человек! Играем вашими, а то можем у корчмаря взять. Ух и повеселимся мы! А зовут меня Ротэхюгель.

И пошла потеха.

Помню, как затаскивали корчмареву корову – животное покладистое, исхудавшее до состояния скелета и с легкой безысходностью в слезящихся глазах – на крышу трактира. Помню, как пошли в деревню шалить – и стучались в дома к девкам, отчего-то не возмущенным нашей наглостью, а хихикающим.

Помню, как деревенские погнали нас вон, – и преследовали до какого-то пруда.

Многое помню, а еще более того – позабыл, да и ладно.

И, конечно же, была игра. Иногда говорят – изредка даже обо мне, что человек играет как дьявол – так вот, Ротэхюгель проигрывал как ангел.

Как это? А вот представьте играющего как дьявол – только наоборот.

Когда бы ни выдавалась ему возможность проиграть – он бросал на кон сколько только мог. Стоило появиться шансу выиграть – он начинал ставить помалу, но все равно выкидывал одни единицы.

И все это с прибауточками, улыбками и такой детской радостью, будто и не было для него большего счастья в жизни, чем смотреть, как его серебро оседает сначала в моем кошеле, а после и в карманах – изрядно раздувшихся, надо отметить.

Наконец, проиграв последнюю монету и одарив меня ослепительной улыбочкой, Ротэхюгель приуныл.

Ненадолго, как выяснилось. Полез в суму с видом заговорщицки бесшабашным и извлек некий завернутый в тряпицу предмет.

– Тиль! – говорит он проникновенно. – Вижу, ты человек бывалый, более того – благородный.

Понимаю – вот сейчас точно пришло время последней ставки.

– За то, что я деньги все потерял, – доверительно говорит, – хозяйка меня заругает да скалкой побьет, только беда не в том. Не в первый раз. Я ведь еще и деньги мастера моего ставил. А он гро-озный! Не погуби, дай отыграться. А я… цверга поставлю.

– Кого-кого? – Думаю, ослышался.

Он тряпицу разворачивает – а там в квадратной бутыли стекла темного и в самом деле цверг сидит, дремлет: седоватый, бородатый, сварливый на вид до ужаса – ну точно, цверг, да и только! Обок его наковальня да верстачок малые приспособлены. Стенки бутыли изнутри все полочками да шкафчиками увешаны – и как только держатся?