Евгений Титов - Игра в мечты

Мечтатель сделал вид, что нашёл непорядок в шнурках. Несколько раз он расшнуровывал и зашнуровывал доставшиеся от папы туфли, завязывая то через две петельки, то через одну, то туго, то ослабив шнурочную хватку. Оказалось, что стоять наклонившись и исподлобья, поверх очков, пытаться разглядеть сидящую было и неудобно, и глупо. Он поднялся и пошёл по тропинке дальше.

На горке дорожка раздаивалась, и задумчивый мечтатель, свернув не туда, уткнулся в двери столовой, откуда вышел полчаса назад. Он развернулся и пошёл обратно, остановился на повороте и, вытянув над кустами свою короткую шею, попытался разглядеть, на месте ли девушка. Она сидела там же, только теперь плечом оперлась о железную ножку качелей. Мечтатель вздохнул и побрёл к домику. На порожках он чуть не разбился насмерть, упал на колено и локоть, запутавшись в развязавшемся шнурке левой туфли. Надо было что-то немедленно предпринять.

Завхоз турбазы Владимир Борисович очень удивился визиту мечтателя в свою кладовую и ещё больше – просьбе выдать удочку. «Может, лучше шахматы или карты? У меня к ним и пиво есть. Напрокат!» – и засмеялся. Отсвет от красного прозрачного козырька летней шапочки с голубым компасом и лихой надписью «Ялта» превращал кладовщика в чудовище или пациента ожогового отделения. Казалось, что его голову только что вытащили из борща. Во рту кладовщика мелькнули железные зубы, и мечтатель непроизвольно отшатнулся, но всё же поддержал шутку улыбкой, а настойчивым молчанием потребовал рыболовную снасть.

Табуретку он взял из домика, благополучно донёс её до лодочного причала и попытался размотать леску, накрученную на гвоздики самодельного удилища. Дважды уколовшись о крючок, который сразу не заметил, отверг это глупое занятие и выставил удилище как было – в сторону воды. Девушка оказалась сбоку от мечтателя под небольшим углом, по биссектрисе, не далеко и не настолько близко, чтобы заметить его быстрые пугливые взгляды.

Девушка явно или мечтала, или думала, хотя одно другому не помеха. Она смотрела вдаль, за реку, раскачивала светлую танкетку и пустые качели в такт своим мыслям, придерживая книгу на коленях. Ткань пёстрого летнего платья касалась вытоптанной травы.

Мечтатель замер на своём табурете. Девушка показалась ему настолько лёгкой, воздушной, удерживаемой на земле только лишь при помощи толстенного фолианта. «Война и мир» или «Очарованная душа», – быстро мелькнуло в его голове и умчалось прочь. Русый завиток коротких волос закрывал ухо, опускался к плечу и поднимался от шеи на щеку. Кудри крупными волнами лежали на лбу, слегка касаясь глаз. Нос был прямой и ровный, лишь на кончике изобразив крохотную, едва заметную курносость, детскую и милую. Глаза и губы он не смог рассмотреть с такого расстояния.

Сколько он так просидел – неизвестно. Время от времени отворачивался к удочке – волна стеснения накатывала на него. «Ну и что с того, – думал мечтатель, немного осмелев. – Я смотрю на неё, как в музее на картину. Ведь это можно? Не запрещается?»

Ожидая от несуществующих зрителей поддержки и одобрения, он обернулся. К причалу приближался мужчина в старом болтающемся трико на длинных худых ногах и олимпийке с подтянутыми к локтям рукавами. На босых ногах отдыхающего радостно позвякивали застёжки глубоких сандалий, а их жёваные ремешки грустно кивали своими червячными головами в такт его шагам. Мужчина на ходу курил «Приму». Худшей вони мечтатель себе представить не мог.

«Клюёт? На что ловишь? На червя пробовал? Подкармливал? Давно сидишь? Сам откуда?» Этих вопросов мечтателю бы хватило часа на два, а мужчина их выпалил, будучи ещё на дорожке, метров за пять до причала.

Отдыхающий по-хозяйски вышел на причал, ткнул рукой себя в поясницу, глубоко затянулся, выгнулся вперёд, пукнул, выдохнул смрадно на угнувшегося мечтателя папиросный дым и медленно, тягуче произнёс: «Пре-крас-но!»

Знаете, это не дословно. Как сказал мужчина, так говорить нельзя. Мечтатель слышал подобные слова и раньше. На них была построена как на фундаменте речь рабочих обеих полов. (Были в цехе мечтателя, кстати, две весёлые крановщицы, которых стропальщики специально задирали, только бы послушать «рулады» этих балагурок и посмеяться от души. Совершенно не обижаясь на свои каждый раз новые прозвища или род занятий, на место пребывания или на образ назначаемых в качестве наказания весьма изощрённых действий, стропальщики гоготали так, что не могли даже произнести заветного «майна», лишь через силу поднимая вверх большой палец.)